Запах пастушьей кибитки никуда не делся, и ощущение, что её баюкают невидимые руки, тоже.

Белизна внизу продолжала расти, вскоре Тиффани погрузилась в неё вся, но это было не страшно. Как лежать в тумане.

Нет, я внутри мела, как кремень, как мелёнок…

Она не могла сказать, сколько времени пролежала в тёплой глубине вод, то ли миллионы лет прошли своим чередом, то ли промелькнули в мгновение ока. Но вот снова пришло движение — вверх, вверх…

Новые воспоминания потекли в неё.

Кто-то всегда стерёг границы. Эти люди не выбирали такую долю. Их выбирали. Кто-то должен заботиться. Порой им приходилось сражаться. Кто-то должен заступиться за тех, кто сам за себя заступиться не может…

Тиффани открыла глаза. Она по-прежнему лежала в грязи, и Королева по-прежнему смеялась над ней, а над ними по-прежнему ярилась буря.

Но ей было тепло. Нет, ей было жарко, в ней горела докрасна раскалённая злость. Злость за искалеченный дёрн, на собственную глупость, на это прекрасное создание, у которого есть единственный дар — вертеть другими, как хочет.

Это… существо пытается захватить её мир!

«Все ведьмы думают только о себе», — сказала когда-то Королева. Но Дальний Умысел посоветовал: «Так преврати это в оружие! Пусть всё будет твоё! Все жизни, все мечты и надежды! Защити их! Спаси их! Отгони их в овчарню! Иди за ними сквозь бурю! Отпугни волков! Мои мечты! Мои сны! Мой брат! Моя семья! Моя земля! Мой мир! Да как ты смеешь посягать на них — они МОИ!»

Я в ответе за них!

Злость хлынула через край. Тиффани встала, сжала кулаки и закричала сквозь бурю, вложив в этот крик весь гнев, что скопился внутри.

Молнии ударили в землю слева и справа от неё. Раз, потом другой.

И остались гореть между небом и землёй, потрескивая, и из них соткались две собаки.

Пар валил от их шкур. Синие искры полетели с ушей, когда собаки встряхнулись. И вот они выжидающе уставились на Тиффани.

Королева ахнула и исчезла.

— Ко мне, Молния! — крикнула Тиффани. — Рядом, Гром!

И она вспомнила то время, когда носилась по лугам, падая и вопя неправильные команды, а овчарки делали именно то, что было нужно.

Два чёрно-белых всполоха метнулись по траве и вверх, к тучам.

Они гуртовали бурю.

Тучи в панике метались, норовя сбежать, но всегда наперерез беглянке летела чёрно-белая комета, и тучи поворачивали назад. Чудовищные силуэты корчились и визжали в кипящем небе, но Гром и Молния какие только стада не пасли. Порой щёлкали, искря молниями, зубы, и раздавался жалобный визг. Тиффани стояла, запрокинув голову к небесам, дождь стекал по её лицу, и выкрикивала команды, которые собаки вряд ли слышали.

Толкаясь, рыча и вопя, тучи отступили за холмы и дальше, в горы, в загоны глубоких ущелий.

У Тиффани почти не осталось дыхания, но она торжествовала. Вот собаки снова спустились на землю и уселись. А потом она вспомнила кое-что ещё: не важно, какие команды она выкрикивала. Это были не её собаки. Это были овчарки пастуха.

Гром и Молния не стали бы слушаться команд маленькой девочки.

И смотрели они вовсе не на неё.

Они смотрели на кого-то у неё за спиной.

Если бы Тиффани сказали, что за спиной у неё стоит ужасное чудовище, она бы обернулась. И если бы ей сказали, что у него тысяча зубов, она бы обернулась. Но теперь ей не хотелось оборачиваться. Заставить себя оказалось труднее всего, что ей доводилось делать.

Она не боялась того, что может увидеть. Она до ужаса, до дрожи, до смерти, до мозга костей боялась того, что может не увидеть. Она закрыла глаза и позволила дрожащим от страха башмакам развернуться и развернуть её, и потом, глубоко вздохнув, открыла глаза.

Запах «Весёлого капитана», скипидара и овец…

На траве, сверкая белизной нарядного платья с голубыми бантиками и серебряными пряжками, стояла матушка Болен и широко улыбалась, лучась гордостью. В руке у неё был огромный пастуший посох, увитый лентами.

Она медленно повернулась на месте, красуясь, и Тиффани увидела, что, хоть бабушка и превратилась в сверкающую, безупречную от шляпки до подола пастушку, на ней были всё те же огромные старые башмаки.

Матушка Болен вынула трубку изо рта и легонько кивнула Тиффани. Когда матушка Болен так кивала, это было всё равно что бурные аплодисменты.

А потом — она исчезла.

Настоящая темнота звёздной ночи окутала луга, и воздух заполнили ночные звуки. Тиффани не знала, было ли то, что она видела, только сном, или оно было не совсем здесь, или вообще только у неё в голове. Не важно. Это было. А теперь…

— Но я всё ещё здесь, — сказала Королева, шагнув к Тиффани. — Может, всё и правда было сном. Может, ты немного сошла с ума, ты ведь всегда была ребёнком со странностями. Возможно, тебе помогли. Ну а что ты можешь сама? Неужели ты правда думаешь, что способна противостоять мне в одиночку? Я могу заставить тебя думать, что захочу…

— Раскудрыть!

— О нет, только не они! — всплеснула руками Королева.

Нак-мак-Фигли явились не одни — с ними был Винворт, густой запах водорослей, много солёной воды и мёртвая акула. Всё это возникло в воздухе и рухнуло кучей между Тиффани и Королевой. Но пикеты всегда готовы к бою, так что они перекатились, вскочили и вытащили мечи, вытряхивая воду из волос.

— А, снова-здорова ты! — сказал Явор Заядло, недобро глядя на Королеву. — Наконец-ли мы с тобой схлестнёмся, старая уксусница, токо ты и мы. Не смей сюды суйносить, поняла? Проваливайся! Сама уйдёшь или наподдатнуть?

Королева с силой наступила на него. Когда она убрала ногу, из земли торчала только макушка Фигля.

— Не уйдёшь, знатца? — продолжал он, выбираясь на свет, будто ничего не произошло. — Не выводи меня, слышь! И зверики твои тебе не помогут, ты ж знаешь, как мы их размазнём! — Он повернулся к Тиффани, которая стояла не шевелясь. — Оставляй эт’ нам, кельда. Мы спротив Кральки, как в стары-добры дни!

Королева щёлкнула пальцами.

— Вечно вы лезете, куда не знаете, — прошипела она. — А как вам понравится это?

Мечи всех Нак-мак-Фиглей засветились голубым.

Где-то в задних рядах освещённой мерцающим сиянием толпы раздался голос, очень похожий на голос Тупа Вулли:

— А вот таперя нам кирдыкс…

В воздухе, на некотором отдалении, соткались три силуэта. На том, что посередине, Тиффани разглядела длинную красную мантию, странный парик с буклями и узкие до предела штаны, заправленные в сапоги с пряжками. Двое других вроде бы выглядели совершенно обычно и носили обычные серые костюмы.

— Ах ты, безжалостна Кррралька, — прорычал Вильям Гоннагл. — Наслать на нас стррряпчих…