– Могу я одолжить у вас ножницы, миссис О'Нил? Я собираюсь сшить платье, в котором завтра пойду искать работу.

– Так ты умеешь шить, Мэри Макалистер?

– Да. Я когда-то уже сшила платье.

– А это ты сошьешь до завтра?

– Если надо, я могу проработать всю ночь.

– Понятно. Тогда тебе понадобится дополнительное масло для лампы.

– Ой, я об этом не подумала. Да, спасибо вам огромное.

– А иголку для этого твоего шитья ты купила?

– Купила. И еще ниток, и пуговиц, и миленький готовый воротничок с манжетами, которые можно отпороть и стирать отдельно. Я купила все необходимое.

– И булавки?

Воодушевление Мэри заметно поугасло.

– Не беда, – сказала вдова. – Можешь позаимствовать мою коробочку.

«Я, должно быть, спятила», – сказала вдова про себя, когда Мэри умчалась к себе в комнату, чтобы побыстрее приступить к шитью.

Одно из платьев, которые отдала Мэри Жанна Куртенэ, было муслиновое, бледно-зеленое, с узором в мелкий розовый цветочек. Пуговицами служили фарфоровые чайные розочки. Это было любимое платье Мэри, оно казалось ей самым нарядным из тех пяти, что достались ей от Жанны. К тому же оно сидело на Мэри лучше других. Она намеревалась снять копию с этого платья, чуть-чуть изменив фасон и используя муслин в качестве выкройки. Нужно было распороть швы, раскроить коричневую шерстяную ткань по образцам, потом снова сшить муслиновое платье – и у нее получатся два прекрасных платья, одно на зиму, а другое на лето. Зимнее платье было ей очень нужно. В ноябре даже в Новом Орлеане было холодно ходить в летнем платье, накинув сверху только шаль. К тому же, когда она пойдет устраиваться на работу, ей понадобится что-то не столь девчоночье, как обноски Жанны. Ей нужно выглядеть взрослой и благоразумной.

Ее замысел был хорош. Однако исполнить его оказалось не так просто, как ей представлялось. Платье Жанны было сшито весьма добротно, короткими плотными стежками, которые трудно было не только распороть, но и увидеть. Когда померк дневной свет, Мэри все еще трудилась над первым швом. Она едва успела покончить с ним, как услышала знакомый шум – возвращались с работы другие жильцы. Всего их было четверо – трое мужчин и молодая женщина, года на два старше Мэри.

Дом вдовы О'Нил был самым большим на Эдел-стрит. Кроме него на всей улице был только один двухэтажный дом, но в том было всего по две комнаты на этаже. А в доме О'Нил четыре – по две с каждой стороны узкого центрального коридора. Спальня миссис О'Нил находилась на втором этаже, три остальные спальни занимали трое мужчин. Комнаты Мэри и другой девушки размещались на первом этаже. Одна из четырех квадратных комнат была поделена на два узких прямоугольника, в каждом из которых помещались кровать, столик с ящиками и стул. Столик служил и умывальником – на его крышке стояли тазик и кувшин, а сверху с крючка свисало полотенце. К внутренней стороне двери были прибиты крючки, предназначавшиеся для одежды.

Остальное пространство первого этажа занимали кухня, столовая, где жильцы завтракали, ужинали, а также могли просто посидеть и поболтать, и гостиная – гордость дома. Насколько знала Мэри, никто туда не заходил, кроме миссис О'Нил, вооруженной тряпкой и веником. Днем сердцем дома была кухня, вечером – столовая.

Соседка Мэри постучала в дверь, чуть приоткрыла ее и просунула голову:

– Как прошел денек?

– Прекрасно, Луиза. По твоему совету я пошла в магазин Холмса, он и вправду оказался чудесным. Я купила коричневой шерсти.

– Отлично. А башмаки? Ты купила башмаки? Те, что на тебе, вот-вот развалятся.

– Купила. И новый чепчик. Он такой красивый, Луиза, сейчас покажу…

– Мэри, тебе не нужен новый чепчик. Тебе и старого надолго хватит.

– Нет, нужен. Я в нем такая…

– Хорошенькая. Для Пэдди Девлина, небось?

– Нет, я вовсе не думаю про Пэдди Девлина.

– Зато он о тебе думает. Постоянно. Днем и ночью.

– Т-с-с, тише, Луиза, прошу тебя. Он может услышать.

Луиза подмигнула и вышла. Через секунду Мэри услышала монотонное пение – Луиза исполняла гаммы. Каждый вечер она занималась по два часа – час перед ужином, час перед сном. Она хотела стать оперной певицей.

Мэри была единственной во всем доме, кто ничего не имел против гамм Луизы. Ей не нравилось другое – насмешки Луизы. Пэдди Девлин был первым поклонником в жизни Мэри, и она не знала, как относиться к его ухаживаниям, равно как и к шуточкам на этот счет.

Когда Мэри в первый вечер представили остальным жильцам, реакция Пэдди Девлина была настолько очевидной, что даже Мэри поняла: он сражен наповал. Он выронил тарелку, которую держал в руках, повалил стул, наклонившись за тарелкой, заикался и краснел всякий раз, когда требовалось что-то сказать, и глядел на Мэри, по изящному выражению Луизы, «как телок, стукнутый пыльным мешком».

Миссис О'Нил вела себя так, словно ничего необычного не происходит, зато двое других мужчин были к бедному Пэдди беспощадны:

– Пэдди, что ж ты не передашь Мэри масло?

– Пэдди, Мэри ждет, когда ты освободишь солонку.

– Пэдди, ты случаем не рассказал Мэри, какая у тебя завидная репутация танцора?

– Пэдди, как это ты щеки на солнышке опалил в такой ненастный день?

При этом они покатывались со смеху от собственных шуточек.

Мэри тоже была смущена, но над ней не смеялись. Она могла сидеть, опустив глаза, поскольку оба Рейли обращались не к ней. Это были отец с сыном, что было заметно с первого взгляда. Оба крепкие, коренастые, краснолицые, синеглазые, черноволосые. Рядом с ними Патрик Девлин выглядел почти заморышем и мальчишкой. Как многие действительно огненно-рыжие люди, он был весь в веснушках. Он казался хрупким, но это впечатление было обманчивым. В свои девятнадцать лет он был силен как бык.

После первого ужина Рейли шутили уже не столь бурно. Миссис О'Нил весьма сурово поговорила с ними о правилах поведения за столом. Но влюбленность Патрика нисколько не уменьшилась, он по-прежнему краснел всякий раз, когда Мэри случалось посмотреть в его сторону.

На Мэри это оказывало сильное и отнюдь не неприятное воздействие, но вот шуточки Луизы ей совсем не нравились. Особенно когда она поддразнивала Мэри замечаниями о буйном темпераменте, свойственном рыжим, и рассуждала о тех заботах, которые будут доставлять Мэри их дети, когда они с Пэдди поженятся и заведут полон дом детей.

Мэри не хотелось думать о замужестве, потому что тогда она тут же вспоминала Жанну. И Вальмона Сен-Бревэна. О нем ей особенно не хотелось думать, потому что мысли эти были беспокойными, полными безнадежных устремлений и плохо осознаваемого плотского вожделения.