ни много ни мало – всего, кроме трона Его Величества короля Французского: желал кардинальской шапки, желал власти, желал для начала быть наместником Парижа, а в конце концов занять место Мазарини. Можно сказать, он желал занять все возможные места и должности. Прельщала и мысль стать любовником Анны Австрийской…

Коадъютор поклонился королеве с почтением сродни благоговению и смиренно осведомился, почему Ее Величество распорядилось посадить под арест «милягу Брусселя» в тот день, когда народ празднует блистательную победу. Эта победа дает возможность Франции господствовать в Вестфале, где пройдут предварительные переговоры по поводу заключения мира, а договор этот, вполне возможно, положит конец войне, которая длится вот уже тридцать лет.

– Я полагаю, – отважно продолжал он, – что Вашему Величеству дали дурной совет. Бруссель уже очень старый человек, и в Парламенте он был своего рода знаменем. К тому же и живет он в двух шагах от собора Парижской Богоматери. А молодой де Комменж, пришедший арестовать его, не показал себя образцом сообразительности и такта. Старичка он вытащил из-за стола в домашних туфлях. Перепуганное семейство принялось умолять господина де Комменжа дать Брусселю немного времени, так как он только что «оправился» и должен хоть немного прийти в себя и переодеться, прежде чем последует туда, куда королю угодно его послать… Де Комменж согласился подождать. А служанка тем временем распахнула окно и принялась вопить на весь квартал. И пожалуйста! Весь Париж взбудоражен!

– И что же? – осведомилась Анна Австрийская, высокомерно поведя плечами. – Стоит ли беспокоиться из-за оживления на одной-двух улицах? Почтение к королю быстро всех успокоит.

Все, кто окружал королеву, одобрительно захлопали. Не присоединился к толпе аплодирующих придворных один только Мазарини.

– Было бы благословением Господним, Ваше Величество, – заговорил он, – если бы все говорили с такой же прямотой, как господин коадъютор. Он тревожится за вверенную ему паству, за город и за почтение к Вашему Величеству. Я убежден, что опасность не так велика, как ему представляется, но проявленная им добросовестность заслуживает похвалы.

– Неужели? И что же нам советует добросовестный господин коадъютор?

– Освободить из-под ареста Брусселя, Ваше Величество! Народ мгновенно успокоится, и мы будем продолжать праздновать блистательную победу!

– Никогда! – разгневанно воскликнула Анна Австрийская. – Вы хотите, чтобы я отпустила на свободу Брусселя? Да я скорее задушу его своими собственными руками, – прибавила она, сжимая красивые белые пальцы перед носом Гонди.

Кардинал приблизился к королеве и стал что-то тихо говорить ей на ухо. Королева понемногу успокоилась. Тогда Мазарини объявил, что Бруссель будет освобожден, когда горожане разойдутся по домам, и Гонди должен удовлетвориться этим обещанием, которое, если он пожелает, будет дано ему в письменном виде.

– Но слово королевы стоит больше любых бумаг, – провозгласил назидательно Мазарини в то время, как Анна Австрийская встала и удалилась. – Поезжайте и верните покой нашему государству. Мы вам полностью доверяем. И сумеем вас отблагодарить. Пусть господина коадъютора сопровождает эскорт и он едет со всеми почестями, какие положены полномочному министру.

Де Гонди понял, что эту битву он проиграл, и смиренно приготовился покинуть поле боя, направившись к двери, но тут его взгляд упал на Изабель и госпожу де Конде. Он мгновенно остановился на месте.

– Особняк Конде не близко, – сказал он, – а на улицах сейчас неспокойно! Было бы разумно доверить мне госпожу принцессу и госпожу герцогиню де Шатильон, которую, вместе с ее доблестным супругом, так горячо приветствовали утром. И хотя настроение в городе переменилось, клянусь честью, что довезу обеих дам до дома в целости и сохранности.

Брат покойного короля герцог Орлеанский, который до сих пор не произнес ни единого слова, хотя он был генералом-наместником королевства, наконец-то подал о себе знать, пренебрежительно процедил, передернув плечами:

– Что за глупость! Все знают, что особняк принцев Конде стоит рядом с моим Люксембургским дворцом, так что я сам отвезу своих соседок. Что бы ни обещал господин коадъютор, они могут попасть в заложницы. Только представьте себе – мать господина принца и жена его главного сподвижника! Удача из удач!

– Не пугайте нас всякими ужасами! – запротестовала принцесса Шарлотта.

Изабель сочла возможным сказать и свое слово.

– Монсеньор позабыл, что господин коадъютор в первую очередь служит Господу Богу, а потом уже королю. Госпожа принцесса и я убеждены, что с нами не случится никакой беды под его опекой.

С этими словами Изабель улыбнулась Гонди, подала руку Шарлотте, и обе они, попрощавшись легким поклоном с присутствующими, покинули королевский кабинет, в котором повисло тяжелое молчание. Та же давящая тишина сопровождала их, пока они шли по дворцу под охраной эскорта гвардейцев. Во дворе стояла карета, которая привезла сюда коадъютора и в которую он пригласил их сесть. Воспользовавшись моментом, коадъютор поцеловал Изабель руку.

– Какую радость вы доставили мне, госпожа герцогиня! Наше маленькое путешествие докажет вам, что вы не ошиблись, оказав мне доверие.

Сам де Гонди занял место рядом с кучером, но остался стоять.

Площадь возле Пале-Рояля была наполовину заполнена разношерстной толпой, с каждой минутой люди все прибывали, но коадъютор, стоявший в рост у козел, произнес небольшую речь своим красивым звучным голосом, который был еще одним его чарующим даром. Он объяснил, что сопровождает домой мать победителя при Лансе, Рокруа и множестве других городов вместе с супругой его самого доблестного командира. Дамы оказали честь довериться ему, как своему другу… После чего он напомнил, что он слуга Господа, о чем свидетельствовало и его облачение, пусть даже несколько помятое… Ему удалось убедить толпу, и люди, восторженно крича, расступились и дали карете проехать. А когда де Гонди сообщил об обещании освободить Брусселя, который за эти несколько часов стал чуть ли не отцом народа, всех охватило безумие ликования…

Вспомнив о триумфальном следовании под восторженные крики поутру, обе дамы не могли не посетовать на то, с какой быстротой народ готов отвернуться от своих правителей. Все лавочки и магазины были закрыты. Веселый шум и суета, привычные для Нового моста, по которому проехала их карета, сменился враждебной тишиной, и кое-где уже начали натягивать цепи, которыми во время городских волнений запирали улицы. Продолжая ехать стоя, коадъютор то раздавал благословения, то красноречиво увещевал свою паству, на что у него было предостаточно времени, так как карета ползла еле-еле, медленно продвигаясь вперед.

В конце концов они благополучно добрались до особняка, но карета и здесь была окружена толпой людей, так что Шарлотта и Изабель покинули ее прямо у своих ворот, которые тотчас же закрылись за ними. А де Гонди, простившись с ними, уселся на подножку и стал исповедовать нескольких