Она уткнулась лбом ему в грудь и часто задышала, давя в себе непрошеные слезы. Имея тысячи возможностей навсегда избавиться от ставшего невыносимым Беса, она так и не решилась сделать это, не смогла переступить через то, что не являлось препятствием для него самого, – через его родство с Егором Малышевым. Злилась на себя, ненавидела за слабость – но не могла. Марине всегда казалось, что Егор даже мертвый не простит ей подобного. И сколько бы Женька ни уверял ее в обратном, ни приводил сотни примеров, ни убеждал, что сам Малыш не посмотрел бы на родство в таких обстоятельствах, это не казалось ей правильным.

– Ну, все-все, котенок, ты не плачь только, – почти испуганно попросил Хохол, крепко прижимая Марину к себе, – не хочешь – не будет, ты ведь знаешь. Я все понимаю, у тебя свои понятия, свой кодекс. Но Бес, сука, мне ответит когда-нибудь. Идем, родная, там, поди, Леон на нервах.

– Да-да, конечно, идем, – пробормотала она, пряча глаза под темными очками.

– Жить пока тут будешь, – Ворон полусидел в постели и внимательно разглядывал стоявшего перед ним Глеба в окружении Леона и Хохла, – комнату тебе приготовят, но уж извини – свободного перемещения не гарантирую. С тобой всегда кто-то будет до тех пор, пока не уедете. Ты ж понимаешь, у меня нет никаких гарантий и нет возможностей доверять тебе полностью.

– Я… я понимаю, – пробормотал Глеб. – Я бы тоже… на вашем месте…

– Да ты на своем-то усиди сперва, – вздохнул Ворон, – потому как, если что пойдет не по плану, эти два молодца от тебя даже зубов не оставят – порвут, как обезьяны газету.

– Я все сделаю так, как обещал, – вдруг вскинул голову Глеб, и Ворон с любопытством протянул:

– Ты гляди… гонор попер, прям как у бати твоего. Ну, посмотрим. Если что – я тебя вроде как предупредил, ты уж не обижайся. Леон, уведи его, пусть Лена ему пожрать чего в комнату принесет, и у двери посади кого-нибудь. Имей в виду, пацан – окно в решетках, пробовать на прочность не советую, – это было последнее, что он сказал, мгновенно теряя интерес к Глебу.

Леон взял того за плечо и вывел из комнаты. Хохол тоже развернулся, чтобы уйти, но Ворон вдруг окликнул его:

– Жека, задержись.

– Ну, чего? – Он остановился в дверях, сложив на груди руки.

– Как Наковальня? Чего не пришла-то?

– Голова у нее разболелась, я ее в комнате запер. Нервничать ей нельзя совсем, а тут еще и сотрясение. Если у тебя все, то я пойду – ее одну нельзя в таком состоянии оставлять.

– Может, все-таки доктору позвонить?

– Не надо, я сам, – и Хохол вышел, проигнорировав кривую ухмылку Ворона.

Марине на самом деле стало нехорошо по дороге обратно, она корчилась на переднем сиденье, потому что Женька с Глебом сидел сзади, и от Хохла, разумеется, не укрылось ни ее побледневшее лицо, ни страдальческая гримаса, застывшая на нем, ни прикушенная почти до крови губа. Когда машина остановилась во дворе Мишкиного дома, Женька, враз забыв про Глеба и Леона, выскочил на улицу и рванул дверку с Марининой стороны:

– Котенок, что? Голова? – Она кивнула еле заметно, не разжимая зубов, и Хохол, подхватив ее на руки, понес в комнату. – Сейчас шторы задерну, будет потемнее, – бормотал он, укладывая ее на постель и стягивая сапоги. – Вот так… давай раздену тебя, и под одеяло. Может, уснешь пока?

Марина не ответила, даже не пошевелилась – настолько разрывала виски нестерпимая боль. Когда вошел Леон с сообщением, что Ворон зовет на разговор, Женька чуть не в тычки выпихал его обратно в коридор и вышел следом:

– Не трогай ее, только задремала. Пошли вдвоем.

– Но…

– А вот без «но»! – чуть повысил голос Хохол. – Ей там все равно нечего делать – мы с тобой вдвоем и поедем, а она тут останется. Мне так будет проще. А ей – безопаснее. Все, идем, а то Мишка орать будет.

Леон только плечами пожал. Он уже перестал делать попытки понять, кем доводятся друг другу эти двое. Вроде как муж и жена, но в какие-то моменты он чувствовал, что не все так просто. Порой Джек вел себя как обычный охранник, да не такой, как принято, а из «тех», из «синих», о чем, собственно, свидетельствовали и его татуировки. И исходило от него что-то такое… звериное, что ли, когда речь заходила о его жене. Удивляло еще и то, с каким вниманием Ворон прислушивался к словам женщины – вот это как раз Леона очень сильно занимало. Но вдаваться в подробности означало наживать себе врагов, а это совершенно ни к чему.

Женька вернулся как раз в тот момент, когда Марина, уже проснувшись, села в кровати и схватилась пальцами за виски. Хохол с порога бросился к ней:

– Ну, зачем ты села? Ложись, я тебе массажик сделаю.

Она послушно легла головой ему на колени и закрыла глаза. Женькины пальцы всегда успокаивали ее, как будто от них шли мягкие приятные токи, заставлявшие головную боль куда-то уходить.

– Я не хочу, чтобы ты ехал, – вдруг сказала она.

– Что? – не сразу понял Женька, занятый своими мыслями, и она повторила чуть громче:

– Не хочу, чтобы ты ехал.

– Перестань, котенок, это глупости какие-то. Что сложного – на пару-то дней? Тихо уберем, кого надо, вернемся – и айда домой, – целуя ее закрытые глаза, проговорил он.

– Ты не слышишь меня, что ли? Я сказала – не хочу, чтобы ты ехал.

– Слушай, Марина, хватит веревки из меня вить! – вдруг взбрыкнул Хохол. – Хочешь власть надо мной продемонстрировать, мстишь за то, что тебе запретил?

– Дурак ты, – не открывая глаз, констатировала Коваль, – кому демонстрировать-то? Тебе? Так ты и без демонстраций все знаешь. Я просто не хочу, чтобы ты туда ехал – и все.

– Но запретить не можешь, – огрызнулся он.

– Хочешь – вены порежу? – поинтересовалась она, и Женька отшатнулся – прекрасно знал, что она не шутит и запросто полоснет по венам бритвой в качестве последнего аргумента.

– Сдурела совсем?!

– Что мне сделать, чтобы ты остался?

Он замолчал, осторожно переместил ее голову со своих колен на кровать и отошел к окну. Он понимал, что неспроста Марина затеяла этот разговор, когда все уже было решено, что-то такое у нее имелось.

– Я задала тебе вопрос, – раздалось за спиной, и Хохол вынужден был повернуться:

– Я пока не придумал ответа.

– Думай быстрее, – процедила она, – иначе я сама отвечу, и тебе, скорее всего, не понравится.

Он вернулся к кровати, опустился на колени и взял Маринину руку в свои:

– Котенок, родная моя… ну, зачем ты говоришь это? Просто скажи – останься, и все… Но ты ведь понимаешь, что я должен. Я должен убедиться, что все в порядке, понимаешь? Потому что это на Ворона мне положить, но угрожают ведь и тебе! Ты же понимаешь, что даже записи разговоров, что велись камерой в картине, сливались коммерсом не в ментуру – а этому Зеле. И там явно есть и телефонные звонки тебе. Да сто раз уже он вычислил, кто ты такая, как же ты не хочешь понять? Бес же первый тебя и продал!