вплоть до самых мельчайших подробностей», его стремление «все решать единолично, как в делах военных, так и в гражданских», особенно в острые моменты, «когда дело идет о принятии таких решений, от которых зависит спасение или гибель государства». Входя во все детали иностранных дел, Александр лично избирал представителей России за границей или ставил рядом с ними доверенных людей, особо уполномоченных, не считаясь обычно с мнением министерства; сам редактировал и изменял инструкции. Выполнение коллективно намеченных планов теряло устойчивость и последовательность под давлением его личных действий. То же и в делах военных. Чарторыйский укорял Александра в замедлении рекрутского набора и приказов о мобилизации, в несвоевременном движении войск на театр действий – из-за его личных колебаний и медлительности. Отъезд Александра в действующую армию состоялся вопреки настояниям окружающих. Ему указывали, насколько его присутствие свяжет высшее командование, подорвет его ответственную самодеятельность, перенесет эту ответственность всецело на него самого. «Государь, – писал ему Чарторыйский, – не доказавший еще на опыте своего уменья командовать, никогда не должен ставить себя в такое положение, где, в известный критический момент, он может быть вынужден принимать сам лично быстрые и бесповоротные решения». А при армии Александр, не принимая открыто командования, связывал главнокомандующего своими решениями, подрывал его авторитет, выслушивая разноречивые мнения штабных генералов, лично осматривал передовые позиции и движения колонн, чтобы быть на виду у армии, вместо того чтобы «лишь в крайних случаях пользоваться тем впечатлением, какое производит на войска его личное появление», как ему советовали.

Но Александр не мог примириться с такой организацией управления, которая, как ему казалось, отдаляет его от власти, ни тем более от такой постановки военного управления и командования, которая отдаляет его от армии. Держать в своих руках все устои «силы правительства», лично определять все направление и содержание правительственной деятельности и возможно ближе, непосредственнее руководить ее ходом, как в ее целом, так и в существенных деталях, было для Александра не только делом личного честолюбия, но и сознательным выполнением выпавшей на его долю роли правителя-самодержца, к тому же захваченного широкими планами перестройки своей империи и всей Европы на принципиально новых основаниях. Александр вернулся в Петербург после Аустерлица сильно подавленным. Де Местр сообщал о нем, что его удручает мысль о бесполезности императора, который не в силах стать полководцем. Однако, разбираясь в крайне тяжелом и сложном политическом положении, он нашел себе выход из упадка духа – в уничтожающей критике действий исполнителей своих предначертаний и союзников. Мысль сосредоточивается на возможности реванша, который вернет к прежним широким планам, на сохранении и подготовке необходимых для этого условий.

Политические последствия Аустерлица казались решительными. В том же декабре 1805 г. Австрия совсем капитулировала перед Наполеоном по миру, заключенному в Пресбурге; Пруссия заключила с ним в Шёнбрунне союзный договор, который после нерешительных переговоров получил ратификацию Фридриха Вильгельма. В первых же переговорах с Россией – о перемирии, затем о мире – прозвучали совсем «тильзитские» ноты: свобода действий Наполеону на Западе, Александру – на Востоке. Переговоры эти продолжены русским уполномоченным Убри в Париже и привели его к подписанию мирного трактата в июле 1806 г. – с признанием императорского титула Наполеона и всех его европейских распоряжений. Но Александр еще отступает перед таким шагом. Все эти договоры сулят только «мнимое умиротворение», отдают и Австрию, и Пруссию, и Польшу, которая на Наполеона возложит все надежды, в руки императора французов: он станет подлинным императором Европы, этот «узурпатор». Цель Александра – сохранить почву для возрождения коалиции; в этом духе идут его сношения с Австрией, а Пруссия заменяет свою политику «нейтралитета» своеобразным союзничеством на две стороны, с двумя органами своей внешней политики – официальным для Франции и неофициальным для России, с которой, в противовес Шёнбруннскому договору, обменивается «союзными декларациями», обязуясь – с заявлением, что Шёнбруннский трактат не нарушает прежних союзных отношений к России, – не помогать Наполеону, если бы между ним и Александром завязалась борьба из-за Турции или если бы Александр нашел своевременным подать помощь Австрии при нарушении Францией Пресбургского мира, и принимая обязательство Александра «употреблять постоянно большую часть своих сил на защиту Европы и все силы Российской империи на поддержание независимости и неприкосновенности прусских владений». Весь смысл этих «деклараций» был для Александра в том, чтобы удержать Пруссию от перехода вполне в ряд врагов коалиции – вассалов Наполеона – и сохранить в ней расчет на покровительство России. Ход событий завел дальше этого. Александр отказался утвердить договор, заключенный Убри, а Пруссия не удержалась в своем двусмысленном балансировании между двумя империями и не достигла своей цели усилиться в Северной Германии образованием Северного союза немецких княжеств, под своим главенством, и приобретением Ганновера. В расчете на русскую помощь Фридрих Вильгельм поставил Наполеону ультимативные требования, на которые тот, видя перед собою опять возрождение коалиции, а в тылу восстание Испании, ответил уничтожением прусской армии в двойном бою 14 октября: под Иеной и Ауерштедтом; 25 октября маршал Даву занял Берлин. Пруссия казалась уничтоженной. Во всяком случае, ее судьба – в руках Наполеона.

Перед ним большая задача: утвердить свое господство над всей континентальной Европой, спаять ее в одну политическую систему под своим главенством, перестроить ее в крепкую федерацию под гегемонией Франции и противопоставить ее главному противнику – Англии. Великая империя не может существовать только на суше. Наполеон давно борется за французское господство на Средиземном море: Италия, Испания должны войти в имперскую систему Европы, Турция – под его опеку. В Берлине, в этот момент торжества, оформилась идея континентальной блокады – этой экономической спайки всего континента под французским господством, с полным бойкотом английской торговли, пока «владычица морей» не смирится перед императором Запада и не подчинится его директивам. Но в эту систему необходимо ввести и Россию, силой или миром. Игнорировать ее нельзя: слишком это и политически, и экономически существенная часть европейского мира. Разграничиться с ней трудно: ее ближневосточные притязания врезываются в средиземноморскую политику Наполеона, польские – в среднеевропейскую, балтийские – в северную, во все вопросы, связанные с Англией и Пруссией. В ней источник новых «коалиционных» опасностей, новой борьбы за добытое с таким напряжением сил европейское господство, еще не закрепленное, еще зыбкое и шаткое в основах. Еще много трудностей в организации имперского господства на Западе; необходимо ввести Россию в континентальную систему, оторвать ее от Англии, парализовать ее поддержку всем противоборствующим Наполеону силам.

Александр видит свою империю в большой опасности. Наполеон грозит выбросить его из Европы. Дело не только в мероприятиях, направленных на то, чтобы убить возможность для Австрии и Пруссии