духовном подчинении общественной массы – получили особое значение для Александра в связи с развитием общеевропейских событий. Эти события и его активное участие в них вообще сильно усложнили его политическую идеологию, пока не довели ее до полного краха на вопросе, который все глубже и острее развертывался перед его сознанием: о взаимных отношениях между Россией и Западом.

IV. Россия и Европа: борьба с Наполеоном

В 1812 г. Лезюр, чиновник французского министерства иностранных дел, выпустил в свет второе издание своей книги «О развитии могущества России от ее возникновения до начала XIX в.», а в издании этом привел, в дополнение к аргументам первого издания – 1807 г., – новое доказательство, что существует чудовищный план порабощения Европы Россией, намеченный Петром Великим и систематично выполняемый его преемниками. Лезюр извлек это доказательство из записки, представленной в 1797 г. французской Директории польским полковником Михалом Сокольницким, под заглавием «Взгляд на Россию». Тут приведено обстоятельное «резюме плана расширения России и порабощения Европы, начертанного Петром I». Сокольницкий пояснял, что этот план раскрыт ему изучением России и сведениями, почерпнутыми из варшавских архивов в 1794 г. Лезюр уже утверждал, что такой «документ» – «завещание» Петра – «существует в особых архивах Российской империи», а позднее, в 1836 г., Гальарда (сотрудник Александра Дюма) опубликует это завещание с началом: «В имя пресвятой и нераздельной Тройцы, мы, Петр, император и самодержец всей России…» и т. д. Впрочем, и Сокольницкий, по-видимому, использовал мысль, которая была в ходу среди дипломатов конца XVIII в.: австрийский посол при дворе Екатерины, Кобенцль, упоминал в своих депешах 1796 г. о политическом завещании Петра.

В этом любопытном изложении заветы Петра его преемникам по управлению империей так представлены: усилить Россию насаждением в ней европейской культуры и развитием ее боевой силы в ряде непрерывных войн; расширить ее территорию вдоль Балтийского побережья и на юг, к Черноморью; подготовить покорение Швеции, поддерживая против нее Англию, Данию и Бранденбург, и завоевать ее; развить русскую армию и захватить Константинополь, привлекая Австрию к изгнанию турок из Европы; поддержкой в Польше анархии подготовить ее расчленение; держаться тесного союза с Англией, предоставляя ей широкие, хотя бы монопольные, торговые выгоды, чтобы развить русский флот, по образцу английского, для господства на Балтийском и Черном морях; вмешиваться во все внутренние раздоры Европы, особенно Германии, для ее ослабления и усиления русского влияния на Западе; возбуждать против Австрии германских князей, подчиняя их своему влиянию путем брачных союзов с германскими владетельными домами; покровительствовать православному населению Польши, Турции и Венгрии, чтобы, по разрушении первых двух, покорить и третью, предоставив за нее Австрии вознаграждение в Германии; и, наконец, «нанести великий удар», т. е., начав с раздела власти над Европой то с Францией, то с Австрией, вызвать смертельную борьбу между этими странами, поддержать Австрию, чтобы продвинуть свои войска на Рейн, а в тылу их подготовить нашествие «азиатских орд» морем из Азова и Архангельска для порабощения всей Западной Европы – и Франции, и Испании, и Италии…

Мысль о русской опасности для западноевропейского мира пользовалась большим успехом в европейской дипломатии и публицистике первой половины XIX в. И в эпоху Венского конгресса английские дипломаты высказывались против перехода Варшавского герцогства под власть Александра, потому что опасно усиливать Россию: ее замысел – расшириться по Зунд и Дарданеллы, превратить и Балтийское, и Черное моря во внутренние моря своих имперских владений. Англичане предпочли бы видеть Польшу независимым государством, промежуточным («буферным», как нынче говорят) между тремя великими монархиями – Россией, Австрией и Пруссией, – или отдать ее Пруссии, лишь бы не увеличивать русской империи.

Англичане усматривали опасное проявление русского империализма в инициативе, какую взяло на себя русское правительство по вопросу о защите морской торговли от чрезмерного ее утеснения в периоды войн между морскими державами.

Вооруженный нейтралитет, организованный Екатериной II в 1780 г., был признан в Англии попыткой «подорвать самую основу морского могущества Англии»; восстановление Павлом союза нейтральных держав для охраны их торговли от каперства держав воюющих было направлено против деспотического господства Англии на морях. Прекратив войну с Англией тотчас по вступлении на престол, Александр в июне 1801 г. подписал конвенцию, в которой – отречение России от начал вооруженного нейтралитета. Однако вопрос этот остался острым пунктом разногласий между русским и английским правительствами, даже в период англо-русского союза, в годы коалиции против Наполеона, войны с ним, которую Александр вел на английскую субсидию. Крайняя зависимость русской торговли и промышленности от Англии тяготила, как и решительное хозяйничанье английских каперов в Черном и Балтийском морях. Русское правительство настаивало на признании этих морей закрытыми и для английских военных судов и корсаров, на снятии блокады даже с устьев Эльбы, ввиду важности для России торговли с Гамбургом, а захват англичанами Копенгагенского порта – ключа к Балтийскому морю – вызвал в Петербурге большое раздражение. В годы союза, 1805–1807, русское правительство заявляет протесты против насилий английских каперов над русскими коммерческими судами, а в обмене мнениями об условиях будущего общего мира поднимает вопрос о частичном хотя бы пересмотре принципов «морского кодекса» как существенного элемента международного права, тему, которую англичане упорно устраняют из программы будущих переговоров на мирном конгрессе. На суше империя традиционно стремилась к полному господству в Восточной Европе, обеспеченному с Запада воз можно выгодной военной границей, какой представлялась «граница по Висле», а в предельных мечтах русской дипломатии – прямая линия от Данцига на Торн и Краков.

Опасение русского засилья в европейских делах – яркая черта всей европейской политики первой половины XIX в., нашедшая такое крайнее выражение в «тестаменте» Петра Великого, этом польско-французском памфлете против «северного колосса».

Но для Англии это опасение, на котором сходились правительство с оппозицией, было лишь одним из проявлений стародавней и постоянной заботы о том, как бы континентальная Европа не объединилась в прочной политической организации под гегемонией одной из великих держав. Испанию XVI в., королевскую Францию XVIII в. сменила в начале XIX в. великая империя Наполеона. Напрягая все силы и средства в борьбе против этого нового призрака мировой монархии, «владычица морей» защищала свое мировое экономическое господство, расширяла его колониальную базу и настойчиво поднимала против Франции одну коалицию за другой. Франция, чьи национальные силы, возбужденные революцией, искали выхода в мощном расширении своего господства, в империалистическом порыве, создавшем своего героя, была в данный момент наиболее опасным врагом. Однако руководители английской политики, обсуждая желательный исход многолетней борьбы, предусмотрительно отстраняли всякие политические проекты, осуществление которых могло заложить основу для смены французского преобладания какой-либо иной общеевропейской гегемонией: поддерживали своими внушениями взаимное недоверие континентальных держав, то пугая соседей России перспективой чрезмерного роста ее силы, то возражая в Петербурге против берлинских планов подчинения германского союза главенству