В то время он призывал к пересмотру системы, которая позволяет умственно отсталым детям жить в «гадючнике». Но это было в далеком тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, и с тех пор все забыли о школе. Впервые я услышал об этом крупном учреждении с красивым названием благодаря звонку одного из сотрудников Уиллоубрука. Этот врач сообщил, что его уволили. Уволили, поскольку он призывал родителей, дети которых содержатся в одном из корпусов, объединиться и требовать улучшения условий для пациентов. Врач пригласил меня посмотреть на эти условия; и вот мы без предупреждения, что оказалось полной неожиданностью для администрации школы, посетили блок номер шесть.

На экране репортер и другой человек пробрались среди деревьев, перелезли через бетонный барьер и спрыгнули вниз, хлопнув полами пиджаков. Перейдя дорогу и лужайку, они подошли к П-образному кирпичному зданию шестого блока.

Ривера продолжал:

— Врач предупредил меня, что там все плохо. Но там было не просто плохо, а чудовищно. Один санитар на примерно пятьдесят пациентов с серьезными, глубокими умственными нарушениями. И дети… лежали голые на полу, перемазанные собственными нечистотами… жалобно подвывая, и этот надсадный вой я уже не смогу забыть.

На экране вдруг появился смутный интерьер шестого блока, и динамики завибрировали нечеловеческим завыванием, словно где-то в космосе или в колоссальной подземной пещере кричали миллионы терзаемых существ. Свет камеры, подобно ночному прицелу, наведенному на загнанную дичь, высвечивал бледные фигуры: вот сидят полуголые девочки, съежившись на стульях и на полу; голая молодая женщина подпрыгивает, другая жмется к стене, постукивая пальцами по лицу. Истощенная девушка на полу, замотанная с руками в нечто вроде простыни; рядом медсестра, пытающаяся ее успокоить. Затем ряд раковин у стены и дети под ними: лежат, сидят на корточках со спущенными штанами, по пояс измазанные нечистотами.

— Вот что мы увидели, — сказал репортер. — И вот что услышали. Но как можно передать запах? Запах мерзости, инфекции, смерти.

Сейдж откинулась назад и закрыла глаза. Ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю. Дикое сочетание: находясь в Уиллоубруке, видеть его на экране телевизора. У нее закружилась голова. А жуткие непрерывные звуки, похожие на предсмертный стон гигантского животного, не смолкали; динамики тряслись так, словно телевизор вот-вот взорвется, и это было невыносимо. Даже если она выживет и выберется отсюда, этот мучительный вой будет преследовать ее до конца дней, перемежаясь с ночными кошмарами. Сейдж переборола нестерпимое желание заткнуть уши — ей хотелось узнать, что еще сказал репортер, — и словно окаменела, лишь сердце гулко колотилось в груди.

— Мы только что стали свидетелями, вероятно, наиболее ужасного зрелища, какое я видел в жизни, — заявил репортер. — Это типично для жизни в отделении?

Мужчина за кадром отвечал:

— Да. В Уиллоубруке содержатся пять тысяч триста пациентов; это самое большое в мире учреждение для слабоумных. Мы только что увидели людей с наиболее глубокой умственной отсталостью. Здесь их тысячи; они не посещают школу, круглые сутки находятся в палате, с ними никто не разговаривает. На все отделение в семьдесят больных приходятся два-три человека персонала. Один туалет на всех, общие болезни. Все без исключения пациенты заражаются гепатитом в первые полгода со дня помещения в учреждение. У большинства рано или поздно обнаруживаются паразиты. Случаи пневмонии в этой группе чаще, чем в любом другом лечебном заведении страны. Пациенты страдают от серьезных травм, поскольку они предоставлены сами себе и могут подраться из-за клочка бумаги, внимания санитаров, которые выбиваются из сил, пытаясь мыть, кормить и одевать больных, а также по возможности развивать их интеллектуальные навыки. Но по сути дела здешние обитатели просто медленно угасают.

Сейдж не знала, сможет ли дослушать до конца. Понимать, что Розмари столько лет влачила бесчеловечное существование и пыталась выжить, было само по себе ужасно, но теперь и саму Сейдж заперли в Уиллоубруке с ничтожно малой надеждой на избавление. Она стала мысленно считать в обратном порядке, пытаясь отстраниться от голосов в телевизоре, но время от время все же улавливая обрывки сказанного: «За два года Уиллоубрук лишился восьмисот сотрудников… Санитары делают, что могут, но персонала не хватает. Я бывал в различных исправительных учреждениях по всей стране, в больницах и даже жутких корабельных карцерах. Такого я не видал нигде».

Когда закончился репортаж, Сейдж смахнула со щек слезы, прикованная к месту потрясением и ужасом. Ее подташнивало от страшного осознания: пока не будет найдено тело Розмари, выбраться отсюда не удастся.

Доктор Болдуин с проклятиями выключил телевизор, вернулся к столу и сжал руками голову.

— Доктор, я могу чем-нибудь помочь? — спросила Иви.

Он уставился на нее, покачал головой. Затем обратился к Леонарду, застывшему на месте, как солдат.

— Отведите мисс Уинтерз в шестой блок, — распорядился он. — Я не могу заниматься ею прямо сейчас.

Глава пятнадцатая

Попить было негде, а рыдала Сейдж столько, что слез не осталось: она была крайне обезвожена, выплакав все глаза. Лежа под грязным одеялом на кровати своей сестры в палате D, потрясенная и отчаявшаяся, она не могла ни думать, ни чувствовать. Она словно одеревенела.

Мысль о том, что придется провести остаток жизни в Уиллоубруке, оказалась ей не по силам. Лучше умереть. Лучше пусть Кропси — или Уэйн, или кто там на самом деле убил Розмари — перережет ей горло. В сущности, его появление — только вопрос времени, так почему не покончить с этим сразу? Например, просто перестать есть.

Вот только…

Вот только нельзя ей сейчас сдаться. Просто нельзя. Эдди по-прежнему на ее стороне. И он знает правду. Он все еще может рассказать Алану, что случилось, может спасти Сейдж и помочь выяснить, кто убил Розмари. Надо просто немного потерпеть.

Внезапно ей почудилось чье-то присутствие рядом с кроватью, и Сейдж сдернула одеяло с головы. Рядом маячила смутная тень, подступая ближе и ближе. Сейдж переползла на другой край матраца, уверенная, что это пришел Уэйн, собираясь навсегда заткнуть ей рот.

— Спокойно, — прошептала тень. — Это я, Эдди.

Сейдж сощурилась в темноте, отчаянно пытаясь рассмотреть говорящего. Бледный луч лунного света, сочившийся сквозь плексиглас, высветил знакомые черты лица. Она села, едва дыша оттого, что с плеч свалилась тяжесть, и с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься ему на шею.

— Напугал до смерти, — выдохнула Сейдж. — Я думала, Болдуин тебя уволил.

— Он хотел, но потом просто перевел в другой корпус.

— С ума сойти, мы чуть не вляпались! А теперь врет, будто не видел тело моей сестры.

Эдди нахмурился и мрачно ответил:

— Очень не хочется такое говорить, но он говорит правду.

— Что