Мое сердце сжалось. Даже я могла бы придумать предлог получше. О чем только он думает? Что проносится в его голове?

– Очень мило с твоей стороны, – начал он, имея в виду мой ранний приход, но не успел он продолжить, как я его перебила:

– Я хотела сказать, что мне очень стыдно из-за завещания. Я не думала, что причиню вред. Я не хотела проявить неуважение.

Нет нужды рассказывать ему про мой провалившийся план воскрешения Харриет. Чем меньше сказано об этом, тем лучше.

Да, отцу ни к чему знать об этом.

– Сэр Перегрин счел своим долгом проинформировать меня, что гроб твоей матери был поврежден.

Черт бы побрал этого человека! У министерства внутренних дел ни стыда, ни совести! И сердца тоже нет!

– Да, сэр, – признала я, собираясь с силами.

Я ждала, когда падет удар. Какое наказание ни планирует отец, это явно будет конец Флавии де Люс.

Вот и все, – подумала я. – Меня отправят либо в «Уормвуд Скрабс»[23], либо в приют для девочек-правонарушителей на Собачьем острове.

Я наблюдала, как он поднимает руку и чешет переносицу большим и указательными пальцами.

Когда он заговорил, в его голосе прозвучал не гнев, а бесконечная печаль.

– Я собираюсь отослать тебя, – произнес он.

Отослать меня? Немыслимо!

Не могу даже описать, что творилось в моей голове.

Это был даже не шок.

В этот миг я поняла, как себя чувствует корова на скотобойне, когда тот, кто должен был ее покормить, валит ее с ног ударом между глаз.

Только из-за того, что я вскрыла гроб матери?

Я неверяще уставилась на отца. Этого просто не может быть. Это сон, ночной кошмар.

– Зная тебя, – добавил он, – я бы очень удивился, если бы ты этого не сделала.

Удивился, если бы не сделала?

О чем он говорит?

В какую кроличью нору я угодила? Кто этот незнакомец, одетый в костюм моего отца, и почему он несет такую чушь?

Может, я умерла, только еще не поняла этого, и угодила в Ад, где меня будет вечно карать это невразумительное пугало, принявшее образ моего отца?

Удивился, если бы не сделала?

– Это так похоже на тебя, Флавия. Должен сказать, я ожидал, что ты выкинешь что-то в этом роде.

– Я, сэр? – Глаза распахнуты, челюсть отвисла.

Отец покачал головой.

– Я несколько раз говорил тебе, как ты похожа на мать, и более всего именно сейчас – в этот самый момент.

– Простите, – сказала я.

– Простить? За что?

В моей душе забурлила старая тоска, и глаза наполнились слезами.

– Не знаю.

– Так бывает, – мягко произнес отец. – Люди часто не знают.

– Да, – согласилась я.

Звучит абсурдно, но мы с отцом вступили в разговор. Такое бывало лишь несколько раз за всю мою жизнь, и каждый раз у меня кружилась голова, как будто я иду по веревке, натянутой между двумя деревьями в саду.

– Я хотела вернуть ее к жизни, – выпалила я.

Я не хотела, но все равно проболталась.

Отец снял очки и тщательно протер их носовым платком.

– В этом нет необходимости, – наконец ласково произнес он. – Твоя мать действительно вернулась ко мне – в тебе.

Теперь мы оба были на грани слез, сдерживаемые только тоненькой ниточкой знания, что мы оба де Люсы. Я хотела прикоснуться к нему, но знала свое место.

Любовь на расстоянии вытянутой руки – таким должен быть наш семейный девиз, а не вымученная игра слов Dare Lucem.

– А теперь, – заговорил отец, – мы должны продолжать.

Он произнес эти слова с такой решимостью, будто он Уинстон Черчилль собственной персоной. Могу представить его настойчивый голос, льющийся из радио в гостиной: «Мы должны продолжать».

Мой мозг воскресил звуки ликующей толпы на Трафальгар-сквер. Я чуть ли не видела развевающиеся флаги.

– Я пренебрегал твоим образованием, – сказал отец. – Ты кое-что смыслишь в химии, но химии недостаточно.

Кое-что смыслю? Мои уши подводят меня?

Химии недостаточно? Химия – это все!

Энергия! Вселенная! И я – Флавия Сабина де Люс.

Химия – единственная настоящая вещь. Все остальное – лишь пена на бульоне.

Отец потушил наш едва начавшийся разговор ледяной водой, не успел он по-настоящему разгореться.

Кое-что смыслю, да уж!

Но он не закончил.

– Может, потому что твои сестры старше, у них было несправедливое преимущество. Пришло время заняться твоим просвещением.

Я оцепенела. Почувствовала, как у меня немеет лицо.

– Я обсуждал этот вопрос с тетей Фелисити, и мы пришли к полному согласию.

– Да, сэр?

Я – узник за решеткой, хватающийся за прутья так, что костяшки пальцев побелели, и ждущий, когда судья покроет свою голову черным платком и провозгласит смертный приговор.

«Да смилостивится Господь наш вашей душой».

– Канадская школа твоей матери, Женская академия мисс Бодикот, согласилась зачислить тебя с осеннего семестра.

Повисло тошнотворное молчание, и потом мой живот сделал то, что он делает, когда одетый в форму лифтер в магазине «Армия и флот» хитро тебе улыбается и переводит рычаг в положение «вниз».

– Но отец, а расходы?

Хорошо, признаю: я барахтаюсь в поисках отговорок.

– Поскольку твоя мать завещала Букшоу тебе, полагаю, будет верно сказать, что расходы больше не будут проблемой. Разумеется, предстоит решить еще много вопросов, но как только все будет должным образом…

Что?

– Конечно, тетя Фелисити и я будем выступать твоими опекунами, пока…

Прошу прощения? Букшоу мой? Что за жестокая шутка?

Я заткнула уши пальцами. Не хочу это слышать.

Отец бережно отвел мои руки, и его ладони оказались на удивление теплыми. Наверное, впервые он по собственной воле дотронулся до меня, и мне захотелось снова заткнуть уши пальцами, чтобы он опять это сделал.

– Букшоу? – выдавила я. – Мой? А Фели и Даффи знают?

Жестокая мысль, но она первой пришла мне в голову и я высказала ее, не успев сдержаться.