врача. Она ходила в прачечную и оставляла там сообщения для своего связного. Все, кто мог ее видеть в этот момент, считали, что она не более чем очередной винтик в общем механизме. Она действовала, словно рядовой солдат. Никто и не подозревал, что она была генералом. Ее девичий облик был отличным прикрытием.

Весной 1943 года катастрофа еще более приблизилась. Едва не случилось несколько опасных промахов с детьми. Однажды Юлиан Гробельный послал Ирене настойчивое сообщение, попросив встретить его на вокзале. На грязном перроне Ирена всматривалась в толпу людей. Где же он? Готовился к отправлению поезд на Отвоцк. Через громкоговоритель приглушенный голос зачитывал номера путей и время отправления, за спиной у Ирены раздавался грохот уходящих и прибывающих составов. Когда Ирена заметила, что Юлиан наконец появился, она была шокирована. Его хриплый кашель и испачканный в крови носовой платок были несомненными признаками того, что убивающий его туберкулез набирает силу. Ирена взяла своего спутника под руку, пока они осматривали вагоны в поисках свободного места. Когда поезд медленно отошел от Варшавского вокзала по направлению к пригородному району Вавер, Юлиан объяснил, что именно ей нужно делать. У меня есть только имя, — сказал он, протягивая ей листок бумаги. — Они прячут в деревне девочку, которая видела, как убили ее мать. Говорят, у нее истерика. Ирена понимала. Перевозить ребенка с такой психической травмой было особенно рискованно.

Но в тот день проблемы начались почти сразу же, стоило им с Юлианом сойти с платформы на первой станции, где их должны прицепить к другому поезду. Ирена повернулась, чтобы взять сумку с продуктами. Она никогда не знала, в каком состоянии будет ребенок. Когда Ирена развернулась, на нее нахлынула внезапно пришедшая в движение толпа. Кто-то выкрикивал приказы на немецком, кто-то закричал, получив удар дубинкой. Ирена посмотрела на свою сумку. Облава! Брось ее! Глаза Ирены следили за Юлианом, когда он спрыгнул с платформы и протиснулся между двумя вагонами. Ирена последовала за ним.

Остановившись, Юлиан облокотился о стенку вагона и попытался приглушить звук кашля. Для пожилого человека с туберкулезом это было уже слишком. Она не может позволить ему продолжать. Звуки облавы на платформе приближались, и Ирена с Юлианом пригнулись, прячась за вагоном. Как долго он сможет бежать? Пожалуйста, отпусти меня одну. Я смогу забрать ребенка. Тебе лучше вернуться в город. Взглянув сверху вниз на ее юное лицо, Юлиан видел, что Ирена действительно беспокоится о нем. Но он никак не мог отказаться от участия в операции. «Это как же понимать, — возмущенно ответил он, — ты что же, считаешь меня неудачником, не способным скрыться от немцев?»[278]. На его лице сверкнула хитрая усмешка. Ирена увидела, что вагон рядом с ними трогается с места. Когда состав, набирая ход, двинулся в сторону Вавера, Юлиан рывком подтянулся вверх и, протянув руку Ирене, помог взобраться на поезд и ей.

Но это было только начало. Ирена догадывалась, что самое трудное впереди. Не зная адреса, они искали неизвестную девочку до поздней ночи. Когда они ее наконец нашли, Ирену удивило поведение Юлиана. Он тихонько поставил рядом с плачущей девочкой стул, сел и гладил ее по волосам в тишине так долго, что казалось, это длилось вечно. Наконец девочка повернулась к Юлиану и, взобравшись на колени, прильнула к нему. «Я не хочу оставаться здесь, — прошептала она ему на ухо, — забери меня с собой»[279]. Юлиан быстро глянул на Ирену и прижал ребенка к себе еще сильнее. Ирена улыбнулась. Она была рада видеть, что не только ей не удается сдержать слезы.

Весной 1943 года Ирена все еще беспокоилась о безопасности Катажины Мелох, той десятилетней девочки, которую Ала и Ядвига вывели из гетто прошлым летом. Сейчас ее бабка Микелина и оставшаяся семья влачили жалкое существование в огороженном квартале. В марте это закончилось. Сегодня Катажина уже не помнила, что делала в тот день, когда ее семья была убита. «Я не могу вспомнить в точности, что делала 21 марта 1943 года, — размышляла она потом[280]. — [Может быть], сидела на школьной скамейке или бегала с друзьями по лесу… [Может быть], когда в гетто звучали выстрелы, я пела в церкви вместе с другими детьми».

Сейчас Катажину прятали в монастырском приюте в Турковице, куда Ирена уже переправила множество спасенных детей. Но Катажина была еврейкой и о полной безопасности не могло быть и речи. Она жила в постоянном страхе перед тем, что другие дети раскроют ее тайну. Особенно пугала Катажину старшая девочка по имени Стася. Она странно смотрела на Катажину и всегда будто следила за ней. Если та ошибалась, повторяя катехизис, или путала утреннюю молитву с вечерней, Стасю это радовало и она с видом знатока поправляла Катажину. Когда Катажина сказала однажды, что видела плакат, предупреждающий жильцов об опасности карманных краж, Стася так и просияла. «Дорогая моя, этот плакат висел в гетто, — сказала она Катажине с видимым удовольствием и заключила: — Ты — еврейка»[281]. Затем Стася, нагнувшись к ней, прошептала: «Я знаю это потому, что однажды сама видела такой плакат в гетто, проходя мимо с моими родителями. Я тоже еврейка. Тебе следует быть осторожнее»[282]. Стася предупредила ее, что немцы охотятся за ними обеими. В приютах дети часто играли в игру: одни были «немцами», которые охотились за евреями, а другие прятались от них. Для еврейских детей эти игры были слишком реальны.

Немцы продолжали охотиться за членами сети Ирены и «Жеготы». Стефания Вихлинская, девушка из конторы Ирены, связавшая ее с «Жеготой», была арестована 4 апреля 1943 года. Несмотря на пытки, она не выдала Ирену. Стефанию расстреляли вместе с другими заключенными на улице гетто[283]. У нее остался муж Стефан и двое детей. Со временем, рискуя своей жизнью, он тоже спасет Ирену.

Но самый опасный промах случился той весной в квартире у Яги Пиотровской. Яга и ее муж заведовали одной из «комнат экстренной помощи» Ирены, и за все время оккупации через нее прошло больше пятидесяти человек. В 1943 году Яге было уже сорок лет — она была одной из самых старших участниц сети Ирены, — и ее семейный дом идеально подходил в качестве убежища, поскольку в нем было два выхода, один главный и второй — в сад. Для подпольной операции дом с двумя выходами подходил как нельзя лучше. Лекарская улица, где он стоял, была поделена пополам колючей проволокой. На одной стороне поляков выгнали из домов, чтобы освободить