Лишь немногим из них удастся когда-либо воссоединиться со своими семьями. Ирена всегда говорила, что именно они проявили настоящую смелость, они и те девочки-проводники, которые после того, как перестали действовать пропуска в гетто, стали приводить детей к ней домой. А еще водители трамваев и сторожа. Молодые люди, сбрасывавшие на парашютах пакеты с деньгами. Медсестры вроде Алы и Хелены. Монахини и приемные семьи. И, прежде всего, матери и отцы, которые отпускали детей от себя. Она сама, всегда настаивала Ирена, была лишь наименее важной частью хрупкой, но невероятно эффективной сети, связавшей в единое целое множество незнакомцев, число которых весной 1943 года насчитывало уже несколько тысяч.

Глава тринадцатая

Восстание Алы

Варшава, апрель — июль 1943 года

Страстная неделя перед Пасхой в тот год пришлась на теплый апрель. В Вербное воскресенье прямо вдоль стены гетто, словно яркий весенний цветок, расцвела ярмарка с аттракционами. Одной из изюминок была «небесная карусель». Колесо обозрения поднимало молодые парочки высоко в воздух, откуда открывался вид на запретный еврейский квартал[291]. Торговцы наперебой предлагали горячую выпечку, и весь вечер веселая музыка смешивалась с детским смехом.

Начало Страстной недели, 18 апреля 1943 года, также совпало с еврейской Пасхой, и многие в гетто втайне готовились к ней. Но еще задолго до полуночи по кварталу разнесся слух об очередной Aktion. В таких слухах больше никто не сомневался, и скудные праздничные столы мгновенно опустели[292]. Вместо этого семьи провели следующие несколько часов, собирая вещи. Не для бегства на восток. Не для отчаянной вылазки через стену. Но чтобы спрятаться на неприметных чердаках и в подземных убежищах, которые сотни людей сооружали для себя всю весну.

Когда дети и самые слабые ушли под землю, молодежь гетто забралась на крыши и заняла посты в переулках. Скауты укомплектовали наблюдательные пункты и сверяли коды для передачи сообщений. Гетто затаилось. Около двух часов ночи его стены тихо окружили эсэсовцы. «Арийская» сторона города в это время мирно спала.

Но в еврейском квартале не спал ни один человек. Скауты разнесли новость по всему гетто. Началось. Жители гетто знали, что, когда наступит следующая фаза депортаций, на этот раз это будет битва не на жизнь, а на смерть. К двум тридцати ночи Сопротивление было мобилизовано. Заняв позиции на переднем краю, почти 750 человек, вооруженных молодых мужчин и женщин, ждали. Одним из их руководителей был Марек Эдельман. Товарищи Ирены по «Жеготе» — Юлиан Гробельный, Леон Фейнер и Адольф Берман — тоже не спали, разрабатывая планы поддержки бойцов. Адольф и Леон руководили доставкой ручных гранат и оружия через опасные тоннели, вырытые под стенами гетто[293]. Юлиан, ослабленный из-за обострившегося туберкулеза, отдавал приказы из дома и рассылал по всему городу связных, собирая информацию. Одно из первых таких посланий получила Ирена, которая уже направлялась к линии противостояния, готовая сделать все, что потребуется. В то утро Ала Голуб-Гринберг тоже готовилась к операции. Она пережила эти долгие отчаянные месяцы, работая швеей на фабрике Теббенса, но не в этом было ее призвание.

С двух часов ночи и до самого раннего утра все было тихо. Гетто наблюдало. Немцы оставались на своих позициях, дожидаясь глубокой ночи, и около четырех часов начали небольшими группками просачиваться в ворота, уверенные, что устроят мирно спящим жителям гетто страшный сюрприз. Около шести утра, когда солнце уже поднималось над горизонтом, на углах улиц гетто и крышах его домов сосредоточились две тысячи эсэсовцев. Часом позже взревели двигатели, и в квартал двинулись оборудованные пулеметами мотоциклы и несколько танков. Сигнал был дан, и эсэсовцы устремились вперед. Но невидимые еврейские бойцы их опередили. Заняв позиции, бойцы Сопротивления отрезали немцам пути отхода из гетто и открыли яростный огонь.

Немцы даже не представляли, что такое может случиться. Еврейское сопротивление, тем более подобного масштаба, никак не вязалось с их представлениями о том, на что способны жалкие унтерменши. Бойцы Сопротивления, вооруженные лишь револьверами, самодельными гранатами и лишь некоторые винтовками, нанесли удар быстрый и решительный, и в этот первый день ликование было всеобщим. Еврейские бойцы не просто воевали, они побеждали. Марек Эдельман вспоминал, как они атаковали колонны немцев с помощью бутылок с зажигательной смесью[294]. «[Мы] поджигали танки и немецких солдат, [и к] пяти часам дня нацисты, шокированные полученным отпором, отступили с территории гетто», — значится в его дневнике под тем днем[295]. И на улицах снова наступила тишина.

Мертвые тела покрывали улицы. В первом же бою погибло больше двухсот бойцов Сопротивления. Но немцев, напоминали друг другу оставшиеся в живых, было убито еще больше. Пожилые евреи выходили из своих убежищ, чтобы целовать в щеки молодых героев, неподвижно лежащих на тротуарах. Народ заполнил улицы, незнакомые люди обнимались. Все знали, что празднуют лишь временный успех, но этот момент, которого ждали долгие годы, наконец настал. 20 апреля немцы отложили свое возвращение до второй половины дня, попробовав реорганизоваться. Бой снова был жестоким. Гетто охватила радость, когда в результате взрыва удачно расположенной мины в один момент погибло больше сотни эсэсовцев. Немцы ужасались тому, что девочки-подростки, бесстрашные и готовые умереть, «прятали в своих широких брюках гранаты» с тем, чтобы, подойдя как можно ближе, уничтожить побольше врагов[296]. На второй вечер настроение было не менее радостным. «Мы смеялись и были счастливы, — вспоминали бойцы. — [Когда] мы бросали гранаты и видели кровь немцев на улицах Варшавы, затопленных кровью и слезами евреев, нас охватывала великая радость»[297]. Среди руин еврейского госпиталя, где Ала жила в полуразрушенном подвале дома номер четыре по улице Генся, она и Нахум Ремба вновь объединили усилия с другими врачами и медсестрами, быстро оборудовав медпункт для помощи пострадавшим бойцам.

Когда новость о еврейском восстании проникла на «арийскую» сторону, поляки приветствовали ее. Но у этого веселья были и зловещие оттенки. Жители «арийской» стороны занимали длинные очереди к колесу обозрения, чтобы посмотреть с высоты на развернувшуюся внизу фантастическую битву. Поляки заняли все окружающие мосты с видом на гетто, устраивая там пикники и наблюдая за боями. Тем же, кто отчаянно сражался в гетто за свою жизнь, казалось, что собравшиеся радуются не столько за еврейских бойцов, сколько наслаждаются зрелищем терпящих поражение оккупантов. Во время тех вечеринок на крыше люди говорили, что «это было первое настоящее развлечение, устроенное немцами за все это печальное время», и подобного рода циничные высказывания доходили даже до гетто[298].