Пальцы Матулы впились в подбородок лейтенанта. Всего существовало три капитанских мира, каждый гнездился внутри предыдущего. Интимнее прочих был тот, что глубже, и до сих пор командующий корпусом общался лишь из внешнего мира. Теперь же капитан приоткрыл дверь, через которую офицер, если хватит мужества, сможет сойти во второй, более опасный.

— Загладить вину, пан главнокомандующий? — Муц сглотнул вставший в горле комок и шагнул в приготовленную яму. — Вы имеете в виду, что надлежит все в землю зарыть, да так и сровнять? Или же загладить вину, отыскав виновного?

— Невелика разница! — воскликнул капитан. — Разумеется, если ты не возражаешь, чтобы я тебя пристрелил.

Холодность, с которой держалась утром во время судебных слушаний Анна Петровна, строившая глазки каторжнику, лишила Йозефа осторожности. Однако вряд ли Матула обрадуется, потеряв сразу двух офицеров за день. Хотя командующий может попытаться разбить ему лицо в месиво, это верно.

— Мы так и не установили личность Самарина, — заметил еврей. — И неизвестно, кто убил Климента и шамана, тем более — что стало с лошадьми.

— Ах ты, скользкая гадина! — воскликнул Матула. — Я могу проникнуть в твои сладострастные семитские мечтания, прежде чем ты увидишь их сам! Вообразил, как поведешь моих ребят домой, из глуши, а меня здесь собрался похоронить?

— Ничто не держит нас здесь, кроме вашей воли.

— У меня есть приказы из Праги!

— Никем, кроме вас, не виденные. Понимаю, пан главнокомандующий, как приятно править Сибирью, хотя бы ее малой толикой. Неудивительно, что у вас вовсе нет желания вернуться к унылой жизни коммивояжера, продающего в Южной Богемии электрические свечи. Здесь вы куда более важная персона. Ваша способность вообразить себя властителем лесов, чешским Писарро, создающим новую империю с горсткой солдат, отвоевывающим женщин, золото и землю, просто восхитительна! Однако осмелюсь заметить, пан главнокомандующий: здешние ацтеки обладают собственной артиллерией, у них есть и пулеметы, и гораздо больше, чем у нас, да и миссионеры их действуют куда убедительнее! Кстати, пан главнокомандующий, револьвер я успею выхватить столь же быстро, как вы.

Матула как раз тянулся к кобуре. Приоткрыл рот, обнажая зубы, и испустил пронзительный крик, полурев, полуверещание, после чего ринулся на Муца. Тот побежал, спиною вперед, оступился и упал в грязь. Пока поднимался, нашаривая револьвер, Матула успел совладать с собой.

— Точно два дуэлянта. Ничего, придет время и для настоящего поединка, — заверил командующий корпусом. Протянул руку, помогая офицеру подняться. — Хотел было убить тебя, да ладно, еще раз прощаю за то, что тогда на льду жизнь мне спас. А люди, знаешь ли… смертны. Отыщем Могиканина. А не окажешь ли мне услугу? Сходи к переезду, коня моего похорони, вместе с тем чехом, который пытался скакунов угнать. Кресты поставь, найди христианина, чтобы произнес несколько прощальных слов. Пусть будет памятное место, стану туда ходить, а памятник после поставим. Выполняйте.

— Пан главнокомандующий, — произнес Муц, кожей чувствуя просочившуюся сквозь мундир жижу, — могу ли я попросить вас продержать до моего возвращения Самарина под арестом? Разумеется, Климента он убить не мог, однако же в показаниях его заметны некоторые несообразности.

— «Несообразности»… «Несообразности»… И в слове этом — весь Муц, разве нет? Как вам угодно. Пройдя через подобные испытания, невольно ожесточаешься. Пойдемте к тракту вместе. — Йозеф проследовал за Матулой к опустевшей дороге. Капитан встал лицом к офицеру, в нескольких саженях поодаль. — Итак, — произнес командующий, — сейчас каждый, не торопясь, достанет пистолет. — Мужчины достали оружие. Матула пошел, пятясь. — Во избежание несообразностей, — добавил капитан. — Ну что, Йозеф? Как видите, я способен шагать задом наперед, без малейших не-со-об-раз-но-стей. Как только скроюсь из виду, отправляйтесь следом за мной.

Муц глядел, как капитан, пятясь, прошагал с сотню саженей и, дважды запнувшись, развернулся.

Йозеф убрал револьвер. Грязь осталась на одежде, но большую часть жижи удалось стряхнуть. Подошел к поваленному дереву, уселся на ствол — на том же месте лежал труп Климента. Колеса телеги, копыта, ноги и дождь сгладили все следы до неразличимости, точно и не было здесь человеческого тела.

Облака над горизонтом смотрелись великолепно. Пора бы и снегу выпасть. Вот, должно быть, как выглядит обыкновенная гражданская война: заброшенные поля, некошеные луга и несжатые колосья прячутся в старых бороздах, вдалеке — копны сена, заготовленного крестьянами для скотины. Не раны, но запустение: облысела страна, изошла морщинами, хромает, немытая.

С проблеском вкусовой памяти Муц испытал жажду: захотелось выпить стакан багрового вина. Достал из нагрудного кармана сорочки ворох бумаг и перечитал наброски отчета об имевших место полугодом раньше действиях войск капитана Матулы в Старой Крепости, о глубочайшем ужасе, упомянуть о котором не осмеливался ни один из бойцов, даром что ни о чем больше не говорили.

Более всего зачеркнутых мест и исправлений попадалось в черновых записках в тех же местах, что и прежде, когда Муц силился «пояснить»… вернее, «оправдать»… или, точнее, «извинить»… ах нет, «изложить события»: убийство мирного населения, ссылаясь на «предшествовавшие инциденты» казней чешских военнопленных; попытки «охарактеризовать политические взгляды горожан»: «многообразие взглядов всевозможных сторонников белых и красных», слово «сторонников» зачеркнуто, а сверху приписано «активистов», и рассказ о собственных действиях. «Пытался удержать», последнее слово перечеркнуто, сверху — «образумить», вся фраза зачеркнута целиком и переписана: «Опасаясь за собственную жизнь, я не предпринимал никаких серьезных попыток вмешательства». «Серьезных» замарано.

На западе трижды гулко бухнуло: резкие удары, нанесенные по опустевшему мирозданию. Примерно в полусотне верст палили из артиллерийских орудий. Неслыханные в природе звуки.

Муц скомкал записки, что держал в руке, бросил ком наземь, зажег спичку и уселся на корточки, наблюдая, как догорает бумага до черных хлопьев, которые втоптал в грязь.

Зашагал обратно, к городу, дивясь тому многообразию жестокости и глупости, с которым успел повстречаться со вчерашнего дня. Одни, затаившись в тихой мансарде разума, пытались думать, в то время как все соседи бросались в окна, самоподжигались и душили друг друга. Матуле офицер не доверял: верить капитану можно было лишь постфактум. Например, можно поверить, что командующий корпусом вас только что не убил, но знать наверняка, что в будущем он вас не прикончит, — невозможно.

На полпути Муц повстречался с Балашовым — тот собирал грибы на краю рощицы. Глеб шагнул навстречу офицеру поздороваться и пожал руку.

— Хотел с вами переговорить, — начал староста, — вот и притворился, будто грибы ищу. Матула страшный. Товарища вашего жаль.

— Климента? Нет, мы не были близки, но тем не менее благодарю за участие.

— Что же мне сказать прихожанам? Подобные убийства тем более ужасны, что случаются в самый разгар войны. Вы слышали пушки?