— Вот такими и предстанут в судный-то день, — заявила пожилая женщина, опершись всей тяжестью дородного тела на локоть и верша над рыбою суд, ловко орудуя мелькающим из стороны в сторону острием ножа. Чешуйчатая, серая рыбья шкура была шершавой от соли, тонкой, как пергамент, и твердой, как дерево. — Все грешны, все до единого. Все изменщики, обманщики да лжецы! Всё немчура, пришлые, полоумные с ружьями! Вот ужо Христос веревки продернет сквозь черепа их, и будут висеть рядами, будто вяленая рыба, и отверзнут рты, а глаза увидят, да не уверуют! А после — суд. Лучше бы вам, Анна Петровна, позаботиться о внутренней чистоте-то, не то придет Христос с ножиком, вспорет нутро да будет опосля судить по увиденному-то!

— Ах, оставьте меня, — произнесла Анна.

Послышались пушки, палившие по белу свету.

— Господи, — всполошилась торговка, — никак конец света грядет! Шуму-то!

Анна достала из сумочки папиросу и спички. А что, если Алеша унаследовал ужас перед канонадой от отца? Что ж, тем лучше, не вздумает воевать.

Трясущейся рукой прикурила папиросу. В воображении своем уже видела, как появился в доме защитник, Самарин. От всех воинов не избавит, зато станет посланником света городов, что за лесами, — посланцем городского шума, болтовни, умственного труда… Даже и не думала, чтобы прикоснуться к Кириллу. Не мечтала. Хотя нет, пожалуй, фантазировала — всего лишь как прикоснется к щеке его кончиками пальцев, пока встречаются взгляды…

— Курят здесь всякую гадость, — возмутилась торговка.

— Уймитесь же!

— Такой же вот станешь, — предрекла Кира Амвросьевна, размахивая рыбиной перед лицом Анны.

Над кровлей штаба протрубил горн. Многозначительно защелкали наверху стальные детали, над краем водосточного желоба просунулось дуло «максима».

Смутный и Бухар старательно навели прицел на плац и парад. Со всех уголков площади стекались к штабу жидкие ручейки солдат. Один медленно прошел мимо Анны, поглядывая на папиросу. Подумала, хромой — и ошиблась. Просто в одном сапоге.

— Вы сапог потеряли, — заметила женщина.

— Нет, нашел, — возразил военный.

Женщина предложила папиросу, солдат принял угощение и пошел дальше.

По команде «стройся» чехи вытянулись у штаба в неровной, прерванной шеренге. Когда покидали Прагу, было их сто семьдесят один человек. В 1916-м, в Галиции, потеряли Грубого, Брожа, Крейчи, Маковичку, Кладиво и Крала, когда австрияки еще командовали, а русские наступали. Они-то и застрелили Навратила, взяв отряд в плен, потому что думали, будто солдат бросит гранату, хотя тот всего лишь потянулся к фляге. По дороге в лагерь для военнопленных умерли от ран Слезак и Буреш. Похоронены на маленьком кладбище на берегу Днепра.

Отправили работать на хутор, а не в Москву, и хозяин прикончил Главачека, застав в постели с женой. Трио акробатов, братьев Кршиж, забрали в Туркменистан, в цирк, а для плотника Ружички нашлась работа в городе.

Русские уменьшили пайки, и Халупника расстреляли за кражу коровы. В бараках случилась эпидемия: потеряли Стоеспала и Колинского.

Отправили в Киев, в Чехословацкий корпус, но Те-саржик, Рохличек, Жаба, Бём и Кашпар сказали, что не станут воевать вместе с русскими против собственного народа, так и остались военнопленными.

В феврале 1917 года, когда у русских произошла буржуазная революция и было не разобрать, кто командует, хлеба перепадало немного. Первым умер младший Черный, за ним — Ланик и Жито. На следующую ночь замерзли Драгоун и Найман: припрятали бутылку бренди, пошли пить на крышу, чтобы не делиться, так и уснули, а мороз выдался крепкий. Под Черниговом стояли, ребятам баграми пришлось их стаскивать.

Кратохвил, Едличка, Шафарж, Кубеш и Вашата, издавна интересовавшиеся политикой, установили в последнем вагоне советскую власть и ночью отделились от остального состава.

Когда добрались до Киева и вступили в новый полк, немного полегчало: украинцы обращались с ними хорошо. От Биловского забрюхатила дивчина из Броваров, и солдат получил от Матулы почетную отставку в обмен на лучшую лошадь, подаренную тестем, а Врзала повадился шастать ночью по притонам и стал приторговывать кокаином.

Когда добрались до фронта — поправились. Русские бросили чехов в атаку. Едва выйдя из окопов, поймал пулю Черный-старший, там и упал, без звука.

Матула кричал: «Отвоюем возвращение в Богемию!» И всякий раз, стоило капитану глянуть на кого-нибудь, тот падал замертво, а командир бежал вперед, бойцы — следом. Матула приказал Муцу не горбиться, чтобы не подавать дурной пример, и тогда Муп, выпрямился. Выпрямились все. И Стрнаду вошло в шею столько пуль, что голова слетела, как пробка с пивной бутылки. Рядом с Черным и Стрнадом похоронили Вавру, Урбана, Могелницкого, Влучека, Ржепу, Пршецехтела, Ружичку, Прохазку, Заградника, Вавруша и Свободника. Кнедлик и Коларж умерли позже от ран.

Потом случилась большевистская революция, и русские в Киеве попросили помочь в борьбе с большевиками, а Кадлеца застрелила женщина в кожанке. Власть перешла к украинцам, ребята помогали реквизировать продовольствие в левобережных деревнях Приднепровья. Когда расстреляли несколько крестьян, Бухта и Ланик, обозвав товарищей гнусными реакционерами и сукиными детьми, перешли на сторону большевиков.

Бискуп и Покорный, постоянно жаловавшиеся, что им не платят жалованья, отправились в Одессу грабить банк и, говорят, разбогатели, переплыли Черное море и добрались до самого Батуми, получив по три аджарских девушки, большой особняк у моря и черных свинок, копошащихся среди пальм во дворе. А еще говорили, что их повесили.

Потом чехи с Запада решили, что легионерам пора идти на Западный фронт, биться с немцами, а добраться туда можно было лишь вокруг света, достигнув по Транссибирской магистрали Владивостока, перебравшись через Тихий океан, Америку, и дальше во Францию через Атлантику, и уже оттуда — на восток.

Когда Троцкий попытался забрать оружие, Матула с остальными офицерами решили, что их предадут, выдав германцам, и принялись защищаться, и чехи захватили всё Транссибирское полотно, так что некоторое время свободная Чехия имела территорию в шесть тысяч верст в длину и полтора аршина в ширину, раскинувшуюся от Тихого океана до Урала.

В Иркутске начались бои: уж очень красные попались путейцы. Их били все лето — в туннелях, на Байкале.

Когда партизаны пустили эшелон под откос, то погибли Скоуниц, Марек и Жаба. Браду ранили, когда воевали в лесу; умер от гангрены. Мышка перешел к красным. Позднее, когда поймали, Матула лично прострелил изменнику голову.

Осенью на байкальском берегу устроили засаду красные партизаны, убили Вашату и Мартинека. Капитан рассердился, и тогда вошли в город под названием Старая Крепость. Всех рабочих с семьями по приказу командующего построили на площади, расстреляли с дюжину человек.

После расстрела дезертировали Кубец и Коупил. Красные распространяли агитки, в которых называли Матулу кровожадным мясником и врагом народа. Напали на казармы, убили Бенишека, но тут пришли эсеры и прогнали красных. К тому времени Байкал замерз; дошли слухи, будто партизаны уходят по льду. Отправились следом, да не догнали в темноте, а лед подломился: недавно смерзся.