Тогда я понял, что могу победить и что принимаю участие в настоящей войне. С новых, милитаристских позиций я смотрел на своих сотрудников как на элитное спецподразделение, всегда находившееся на передовой под перекрестным огнем. «Эф-эйч-эм» окопался со своей стороны фронта. Вскоре все слабые соперники пали в неравном поединке – вот лежат обезглавленные останки «Макса», вот – как всегда, безупречно одетый труп «Джи-кью», а вот – грустное напоминание об австралийском «Плейбое».

Хотя «Эф-эйч-эм» был нашим врагом, в глубине души я понимал, что они такие же солдаты, как и мы, они не хотели этой войны, они так же, как и мы, не знали, на что шли. Самыми главными негодяями были генералы, которые пили кроваво-красное вино и ели почти сырое мясо в модных минималистских ресторанчиках вдалеке от грохота артиллерии. В особенности меня раздражали наши трусливые, двуличные новозеландские союзники. Было бы неплохо одеть всех журналистов в военную форму и выдать им оружие. У меня под столом лежал топор, а в выдвижном ящике – нож. Я твердо решил, что если ко мне снова вломятся байкеры и потребуют денег или извинений, то я не сдамся без боя. (Вместе с тем моя клятва никогда не обижать байкеров оставалась по-прежнему в силе.)

Брэд тоже часто изъяснялся военными метафорами. Он хотел, чтобы его окружали помощники-лейтенанты, которым он мог бы доверять, как на войне. Вместе с Ником они часто обсуждали, как можно «захватить» «Клео» при помощи «нескольких проверенных парней». Они думали о «Клео», как Фидель Кастро о Кубе; я думал о Новой Зеландии, как Гитлер о Польше.

Однако, в отличие от Польши, Новая Зеландия не стремилась быть завоеванной. Возможности повлиять на показатели 1999 года уже не было, но я все равно сумел поднять наши квоты для Новой Зеландии до двенадцати тысяч экземпляров. К тому моменту «Эф-эйч-эм» отправлял туда в два раза больше. Думаю, что основной причиной, по которой руководство новозеландского отделения АПО отказывалось помогать нам, был их собственный печальный опыт продаж первых номеров. Кроме того, основной своей задачей они считали непосредственно издательскую деятельность, а функции продвижения журнала на международном рынке их интересовали куда как меньше. Они предпочитали резервировать места в молочных магазинах под свои собственные издания. Работа с Новой Зеландией сделала мое желание уйти сильным как никогда.

Я превратил «Ральф» в совершенно новый тип мужского журнала – австралийский гибрид, не встречавшийся нигде в мире. Он улыбался и прихлебывал из баночки, щурясь на солнце. Я поменял тон редакторских статей, дизайн и коммерческую сущность проекта и был чрезвычайно доволен проделанной работой, но вместе с тем я устал бороться за ценности «Ральфа». Я тратил силы, пытаясь получить то, что «Эф-эйч-эм» имел с самого начала – например, энергичную, целостную, не оскорбительную рекламную кампанию, благосклонное отношение производителей модной одежды и одеколонов, преданную, профессиональную команду маркетологов и работающую систему распространения в Новой Зеландии. Если бы «Ральф» имел все это, у нас были бы те самые «равные условия игры», о которых постоянно мечтают идиоты. Если бы мы могли использовать свои собственные преимущества, например близкое родство с девятым каналом, то быстро вышибли бы с рынка «Эф-эйч-эм». Если бы нам удалось потопить вражеский флагман, то наверняка их издатель призвал бы все оставшиеся корабли в порт, ведь они смогли стать конкурентами АПО только благодаря неорганизованной внутренней политике Пэкера.

Я сказал Брэду, что никогда не хотел работать на месте редактора больше одного года. Я был уверен, что мы побьем «Эф-эйч-эм» по продажам в 1999 году (несмотря на то что они по-прежнему будут лучше продаваться в Новой Зеландии), после чего мое место мог занять Карл. АПО повысило мне зарплату и уговорило остаться, но больше всего мне был нужен контроль – а именно его я никак не мог получить. Из-за того что «Эф-эйч-эм» по-прежнему продавал большие тиражи, чем мы, я чувствовал, что мне есть чем заняться.

Словно Ленин, я составил политическое завещание, назначив Аманду, нашего ассистента, своим преемником по отделу моды и порекомендовав увеличить расходы на маркетинг. Удивительно, но все эти пожелания оказались выполненными, но к тому моменту я уже был в Мехико, пил «Корону» и закусывал тахос.

Мне надоел английский язык. Хотелось отдохнуть от мужских журналов. Я хотел спрятаться где-нибудь, где издательское дело не достало бы меня, и отправился с Клэр в Латинскую Америку. Мы скопили достаточно денег, чтобы провести вместе почти целый год, и Брэд обещал платить мне по шестьсот долларов за отзывы о каждом выходящем без моего участия номере «Ральфа».

На улицах Мехико тоже можно было найти мужские журналы – испанский «Джи-кью» или латиноамериканский «Максим» – они слабо взывали ко мне на родном языке: «Купите нас, nombre.[6]Прогляди меня, amigo.[7]Доведи до ума мой дизайн, companero.[8]Hermano,[9]обратите внимание на мою заказную статью. И запомните имя нашей модели с обложки!!!»

Но я безразлично проходил мимо, делая вид, что не понимаю их. В общем, это было несложно, потому что я действительно не понимал, о чем они кричали мне. Перед отъездом из Австралии я пытался учить испанский методом «связки слов», одобренным ветераном английской сцены Полом Дэниелсом. «Связка слов» основана на создании воображаемой связи между образами английского и испанского слов, например: корова по-испански – vaca, поэтому вы представляете корову, которая устраивает на поле вакханалию. Козел по-испански – cabra, и вы представляете себе, как кобра нападает на козла. Этот метод неплохо работает, если вам нужно запомнить как можно больше названий животных, но я никогда не слышал ни одной беседы о козах ни на одном языке. Кроме того, «связка слов» оказалась совершенно бесполезной по части грамматики. Поэтому я переключился на телекурсы Открытого университета.

Испанский там преподавали в виде сериала, который шел на канале «Эй-би-си» рано утром, когда козлы еще спят. В нем рассказывалось о мексиканской женщине-адвокате Ракель Родригес, которая прочесывала весь испаноговорящий мир в поисках пропавшего человека. Ракель была отважной, независимой, крайне сообразительной брюнеткой, а под ее отполированными доспехами билось страстное латинское сердце. Я сразу же влюбился в нее и, как одержимый, повторял таблицы глаголов, пока она не встретила любезного и смазливого аргентинского психолога Артуро Иглесиаса. Когда они впервые поцеловались, я утратил весь интерес к передаче. Когда я прибыл в Мехико, мой уникальный словарный запас включал достаточно испанских названий животных, юридических терминов и слов любви, чтобы я смог работать переводчиком на судебном разбирательстве по делу о скотоложстве.

В первую очередь нам было необходимо найти прачечную. Я знал слова (Dônde esta la lavanderia?), но понятия не имел, как их произносить. Поэтому мы бродили по улицам, достав из сумки грязное белье, и показывали его прохожим. Одна пожилая женщина внимательно его осмотрела, улыбнулась и направила нас на рынок, где у бомжей скупали поношенную одежду.