Ее слова проникали ему в душу и ранили ее. Однако Эдвард не считал себя таким плохим, каким она видела его. Протянув к ней руки, он взмолился:

— Элиза, твои упрёки справедливы. Я очень виноват перед тобой. Я вел себя очень глупо, и за мою глупость расплачиваешься ты. Но я вырву тебя отсюда, Элиза, а когда ты выйдешь, надеюсь, ты простишь меня.

Она слушала, печально склонив голову на грудь.

— Какое тебе дело до того, что я думаю о тебе? Ты предостерегал меня о том, как опасно влюбляться в тебя. Но я ослушалась твоего совета и сама себя наказала. Я жертва собственных желаний, а не твоих.

— Не говори так, Элиза. Мне невыносимо думать, что ты меня ненавидишь после той нашей последней ночи. Я должен был сделать тебе предложение, но все медлил, как трус. Я прочитал написанное тобой письмо. Я понимаю, как я виноват. Прошу тебя, прости меня. — Он упал перед ней на колени прямо на холодные каменные плиты. — Я совсем не так представлял себе этот момент, но откладывать больше нельзя. Элиза, я буду самым счастливым человеком на земле, если ты согласишься стать моей женой.

В ее широко, раскрытых глазах явно проглядывало удивление.

— Выйти за тебя, замуж? И до конца жизни страдать и мучиться, вместо того чтобы кое-как пережить этот несчастный случай и забыть обо всем? Ты, должно быть, не в своем уме.

В ее словах было столько горечи и муки, что Эдвард замер, пораженный силой ее страдания.

— Это всего лишь игра, не правда ли? Ты не можешь не играть. Тебе нравится дразнить мать или изображать нежность, чтобы я влюбилась в тебя. И вот теперь ты считаешь, что можно все уладить, если ты как следует сыграешь новую роль.

Он хотел было возразить, но не смог. С ужасом Эдвард понял, насколько она была права.

— Я тоже потеряла голову, — с горечью призналась Элиза. — Но все-таки я поняла, какая мне грозит опасность. Тебе удалось разбудить меня ото сна, в котором я спала до встречи с тобой. Я притворялась благоразумной, убеждала себя, что могу остаться с тобой и принять твою помощь. Увы, как же я обманывалась! Я полюбила лорда Лайтнинга, поддалась очарованию опытного сердцееда. Не зря тетушка, считая меня порывистой и страстной, наставляла остерегаться моего собственного характера. Увы, все ее предостережения оказались бесполезными. Я пошла в мать. Она вышла замуж за обаятельного джентльмена, привыкшего считаться только с самим собой. Мать наивно полагала, что сумеет переделать его.

Ее слова ранили, кололи и обижали, но Эдвард сдержался. Он понимал, что оправдываться бесполезно и бессмысленно. Ее вспыхнувший гнев был справедлив, и так же справедливы были ее упреки. Но не все еще было потеряно. Разве она не проговорилась, что любит его? Хотя еще вчера он все-таки сомневался, думая о том, как можно полюбить такого непостоянного и порочного человека, как он. Однако в эту минуту Эдвард с внезапной остротой понял, что только любовь Элизы отделяет его от полного нравственного падения.

Глухой печальный голос Элизы вывел его из задумчивости.

— Мой отец служил воплощением самого обаятельного джентльмена, когда мама познакомилась с ним. Она стояла намного ниже его на социальной лестнице. Возможно, они никогда бы не поженились, так полагала моя тетушка, если бы не безрассудство и опрометчивость мамы, увы, я во всем на нее похожа. Она пошла за ним по любви, но когда обнаружилось, что она ждет ребенка, пришлось выходить замуж, чтобы соблюсти приличия в глазах света.

От волнения Элиза запыхалась и перевела дыхание.

— К моменту моего появления на свет она поняла, как же она ошибалась. В ночь моего рождения отца не было дома — он играл. Он отсутствовал целых три дня, а когда вернулся, то сообщил радостную новость: он проиграл все приданое жены. Думаю, что любовь мамы к отцу тут же и окончилась, но деваться ей было некуда. Я хоть вовремя опомнилась. Как я ни любила бы тебя, все-таки я сумела остановиться у последней черты и не приняла твое предложение. Вспоминая несчастную мать, ее ужасную жизнь, мне не хочется повторять ее ошибку.

Эдвард хотел было возразить, что нельзя сравнивать его с ее отцом, он не такой законченный эгоист, как мистер Фаррел. Но все его возражения так и остались невысказанными. Ее слова обидели, уязвили его: увлеченный своими переживаниями, он перестал думать о страданиях Элизы, которые, конечно, превышали его собственные.

Его мучили вопросы. Почему она выбирает жизнь старой девы, несмотря на свою красоту и страстную натуру? Зачем она напускает все время на себя этот холодный вид, который больше всего подходил для классной дамы, а не для любящей женщины? Но, как знать, может, благоразумие Элизы спасло ее на какое-то время и она не сразу увлеклась им. Возможно, ее сдержанность и холодность заставили его применить все свое умение, обаяние, навыки обольщения, чтобы преодолеть ее отчужденность.

Он сумел взломать ее оборону, и с каким успехом!

Эдварду стало страшно: он не верил самому себе. Неужели он так заигрался, что перестал отличать настоящую жизнь от вымышленной? Вчера, когда он соблазнил се, действительно ли он хотел жениться на ней или опять играл? Он вспомнил, как их обоих влекло друг к другу и как легко он убедил себя в необходимости обольстить ее. Он сломал ее сопротивление и соблазнил, но возникает вопрос: не случилось ли это раньше, на морском берегу, еще до получения письма ее отца и возникновения у него желания жениться на ней?

Да, все-таки с его стороны это была игра, правда, в ней его скорее увлекали романтические чувства, чем холодный расчет и презрение к женщинам. Но все равно это была игра и притворство, и он заигрался. Он играл с матерью, чтобы подавить в себе злобу и не позволить, чтобы гнев ослепил глаза. Он привык играть в лорда Лайтнинга, что позволяло ему сохранять хладнокровие, но какой ценой?

Эдвард видел, как Элиза тщетно пыталась прогнать свои страхи, тревоги, возбуждение и новые чувства, которые волновали и его тоже. Цепи, сковавшие его душу, разорвались, и искренние чувства, так долго сдерживаемые, хлынули наружу. Как только он утратил контроль над собой, его тоже охватило волнение, оно переполняло его.

На сердце у него было тревожно. Сердце болело, ныло, в нем занозой сидела злость, и, может быть, злость по привычке взяла бы свое, если бы не Элиза, не ее красота, которая успокаивала его. Он рванулся, как раненое животное, и порвал цепи злобы и гнева, сковывавшие его сердце. Как только гнев ослаб, в нем сразу заговорило другое чувство.

И это была любовь. По лицу Элизы было заметно, что внутри ее борются те же самые страсти, и от жалости и любви у Эдварда сладко сжалось сердце, он любил ее больше, чем самого себя. Ради нее он был готов на любые жертвы, лишь бы избавить ее от мучений, как она сумела избавить его от тяжких нравственных страданий. Более того, она заслуживала лучшего мужчины, чем он. Но он тоже был для нее всем. В любом случае, был ли он для нее плох или хорош, надо было выручать Элизу из тяжелого положения, куда он же и загнал ее.

— Все, что ты говоришь, справедливо, — согласился Эдвард. — Не буду оправдываться, избавлю тебя от лишних слов. Но знай: я не твой отец. Скоро ты выйдешь из заточения. У меня достаточно влияния, и я не успокоюсь до тех пор, пока не освобожу тебя.