— Теперь тебе лучше, дитя? — спросил Мемнон.

Декадо хорошо помнил ту давнюю ночь. Страшная головная боль мучила его, одиннадцатилетнего, несколько дней. Он бился головой о каменную стену, пытаясь довести себя до бесчувствия, но только рассек себе бровь, и боль стала еще сильнее.

Теперь он лежал на большой кровати, прохладный ветерок веял в приоткрытое за шторами окно. Его голова покоилась на атласной подушке. Боль ушла, и ему хотелось плакать от радости.

— Да, господин, все прошло, — сказал он. Мемнон погладил его по руке, и Декадо поморщился. Руки у Мемнона все перевиты жилами, пальцы длинные, с темными, будто крашенными, ногтями. Притом у него отрезаны оба мизинца.

Мемнон, заметив, что мальчику его прикосновение неприятно, убрал руку.

— Ты помнишь, что случилось до того, как ты заболел? Декадо попытался вспомнить. Он играл с Тобином и другими мальчишками в поле, за яблоневым садом. Солнце светило так ярко, что у Декадо слезились глаза. У них вышел какой-то спор, он забыл о чем, а потом Тобин запустил в него яблоком и попал по скуле. Тогда другие мальчишки тоже стали швыряться яблоками. Обычное дело. Декадо, маленького ростом и хилого, всегда обижали.

— Помнишь? — снова спросил Мемнон.

— В меня бросили яблоком, — сказал мальчик.

— А потом?

— Я потерял сознание.

— А нож ты помнишь?

— Нож Тобина? Мемнон кивнул.

— Да, господин, такой маленький кривой ножик. Тобину его отец подарил.

— Какого он был цвета?

— Красный, мой господин. Красный и мокрый. — Когда Декадо сказал это, у него в памяти ожила красочная картинка. Он увидел свой кулак, вымазанный красным, и кровь, капающую с ножа. — Ничего не понимаю. А как я здесь очутился?

— Это не важно, мой мальчик. На время ты останешься здесь, у меня, а потом мы поедем с тобой в Диранан.

Днем голова разболелась снова, но Мемнон дал ему черное питье. Декадо поперхнулся, его стошнило, но кое-что все-таки в желудке осталось. Ему полегчало, и он проспал несколько часов.

Несколько дней он провел во дворце. Мемнон давал ему книги, но они были скучные — все про людей с мечами и со щитами, которые дрались и убивали один другого. Декадо это не занимало. В приюте он полюбил гончарное дело, позволяющее превращать мокрую глину в полезные и красивые вещи. Он очень гордился кувшином, который слепил собственноручно, с ручкой в виде ящерицы. При глазировке кувшин потрескался, но наставник, старый Кари-дас, хвалил ученика и говорил, что Декадо настоящий художник.

Декадо всегда уходил к Каридасу, когда мальчишки обижали его.

— Почему они меня мучают? — спрашивал он.

— У детей всегда так, как это ни грустно. А ты сдачи не пробовал дать?

— Я не хочу никому делать больно.

— Потому они и не боятся тебя задирать. Знают, что ты ничего им не сделаешь. Им кажется, что они волки, а ты олень. Может, они будут вести себя по-другому, если ты и в себе найдешь немножко от волка.

— Не хочу быть волком.

— Тогда не играй с ними, Декадо.

Хороший как будто совет, но в этом маленьком городишке мальчику было не так-то легко избегать мест, где играют другие дети. Он много времени проводил с Каридасом и мечтал, чтобы господин Мемнон приехал и взял его к себе, в свой загородный дворец. Мемнон наведывался к ним из Диранана не реже двух раз в год. Декадо не знал, почему придворный вельможа принимает участие в нем, да и не задумывался над этим. В те недели, что он проводил с Мемноном, он освобождался от забот и от страха. Господин разговаривал с ним о его мечтах и надеждах, а еще устраивал Декадо разные испытания. Большей частью совсем простые — что он находил в них такого интересного, господин Мемнон? Например, он просил Декадо вытянуть руку ладонью вниз, а сам держал под его ладонью палочку.

— Я сейчас уроню эту палочку, а ты поймай.

И Декадо ловил — что ж тут трудного? Как только Мемнон отпускал палочку, он тут же хватал ее, чуть ли не до того, как вступала в действие сила тяжести.

— Чудеса! — восторгался Мемнон.

Декадо это озадачивало. Какое же это чудо, поймать палочку? Он спросил господина об этом. Тот позвал своих слуг, и ни один из них палочку не поймал. Мемнон ронял ее, а пальцы слуг хватали один только воздух.

— Тут все дело во времени, — сказал Мемнон, когда слуги ушли. — Человек видит, как палочка падает, потом извещает об этом свою руку, потом — и только потом — посылает руке приказ схватить палочку. За это время она успевает упасть. Но только не у тебя, Декадо. Ты действуешь молниеносно, и это хорошо.

Декадо не понимал, какая ему может быть польза от такого умения. Чтобы слепить горшок, глину ловить не надо. Но эти фокусы развлекали господина, а пока они его развлекали, он продолжал приглашать Декадо к себе домой. Это была честная сделка. Мальчик избавлялся от обидчиков, а взамен ему только и приходилось, что ловить палочки, или хватать мух на лету, или жонглировать парой ножей. По вечерам они разговаривали о Вечной, о войнах, которые она вела. Эти разговоры беспокоили мальчика. Один местный житель, приятель Каридаса, потерял на войне руку. Раньше он, по словам Каридаса, был хорошим гончаром, а теперь стал нищим калекой.

В утро их отъезда в Диранан Декадо спросил Мемнона, нельзя ли ему попрощаться с Каридасом, но тот сказал:

— Лучше не надо, дитя.

— Но он мой друг.

— Ты заведешь себе новых друзей.

В дороге головная боль возобновилась. Мемнон дал мальчику черное питье, и Декадо погрузился в тревожный, полный видений сон.

Проснувшись, он вспомнил, что случилось в поле за садом. Мальчишки смеялись над ним и швырялись твердыми яблоками. У него вдруг ужасно заболела голова, и он бросился на Тобина. В какой-то миг он выхватил нож, висевший у Тобина на поясе, и чиркнул его по горлу. Из раны, пузырясь, хлынула кровь. Декадо, визжа, как звереныш, кинулся на другого мальчика, повалил его и стал бить ножом между лопатками, снова и снова. Тот сначала кричал и вырывался, потом затих.

Кто-то схватил Декадо и оттащил его прочь. Он повернулся и с размаху вонзил нож в правый глаз Каридаса. Старик с криком упал, забился в конвульсиях и вытянулся рядом с Тобином и другим мальчиком.

Декадо, лежа в большой карете, громко завопил. Мемнон отложил свиток, который читал, и склонился над ним.

— Что с тобой, дитя?

— Я убил Каридаса. И других тоже.

— Я знаю. И очень горжусь тобой.

Аскари поднималась в гору, держась с подветренной стороны от джиамада-следопыта. Зная, что слух у него не менее острый, чем чутье, она всякий раз дожидалась, чтобы ветер подул и зашелестела листва, а потом уже переходила с места на место. Поэтому двигалась она медленно. Однажды ей показалось, что она потеряла солдат из виду, но вскоре они остановились на середине склона, шагах в пятидесяти от ее укрытия. Один из них слез с коня, зашатался и свалился на землю. Наверно, ему стало плохо. Другие на какое-то время остались в седлах, но затем тоже спешились. Тощий джиамад присел на корточки, дожидаясь приказа.