Лукреция. И что, думаете, дверь закрыта навечно?

Альберто. На веки вечные. Сомнений нет.

Лукреция. А стучать не пробовали? Может статься, в конце концов и откроют, пусть и на щелочку.

Альберто. Что? Предлагаете наставить себе синяков в попытках разбить гранит ее сердца?

Лукреция. Поменьше поэзии, Бертино мио. В любом случае почему бы не попробовать еще разок?

Альберто. Вы вселяете в меня мужество.

Лукреция. Попытка не пытка.

Альберто. Мужество, чтобы жить, чтобы покорять. (Он бьет себя кулаком в грудь.) Я снова чувствую себя мужчиной благодаря вам, Лукреция, моя вдохновительница, моя Муза, моя Эгерия. Мою признательность не выразить словами. (Он целует ее.) По духу я ваш сын. (Он снова ее целует.)

Лукреция. Довольно, хватит. Я не планирую быть матерью, пока, по крайней мере. Поторопитесь, Бертино, я верю, все у вас получится.

Альберто (нахлобучивая на голову шляпу и ударив по земле тростью). Удача или смерть, Лукреция. (Он выходит, громко чеканя шаг.)

Лукреция (обращаясь к официанту; тот идет через сцену с подносом, на котором стоит кофейник и чашки). Джузеппе, вы не видели синьорину Тумис?

Официант. Синьорина там, в саду. Как и синьор Долфин. У фонтана, синьорина. Я как раз несу синьору кофе.

Лукреция. Джузеппе, а у вас есть мать?

Официант. К сожалению, синьорина.

Лукреция. К сожалению? Она, верно, с вами плохо обращалась?

Официант. Как с собакой, синьорина.

Лукреция. О, мне нужно с ней познакомиться. Я бы хотела попросить у нее совета, пусть подскажет, как растить детей.

Официант. Но зачем, синьорина? Вы ведь не в положении, или…

Лукреция. Лишь образно, Джузеппе. Мои дети – исключительно духовные чада.

Официант. Верно, верно! С моей же матерью, увы, никакой духовной связи. Как, впрочем, и с невестой.

Лукреция. Не знала, что вы помолвлены.

Официант. С ангелом из преисподней. Поверьте, синьорина, с этой женщиной я иду к своей погибели, причем с открытыми глазами. Спасенья нет. Такие, как она, в Библии зовутся (крестится) Ловцами Человека.

Лукреция. Незаурядные сравнения, Джузеппе.

Официант. Ваши слова, синьорина, делают мне честь. Но кофе стынет. (Он поспешно уходит влево.)

Лукреция. В саду! У фонтана! Еще и соловей распелся не на шутку! Боже праведный! Что же там происходит? (Она бросается вслед за официантом.)

Из отеля появляются двое, виконт де Барбазанж и Баронесса Кох де Вормс. Поль де Барбазанж, чрезвычайно любезный молодой человек лет двадцати шести. Под метр восемьдесят, хорошо сложен, темноволосый, лощеный, благороднейшие породистые черты, монокль. Симона де Вормс – ей сорок, зрелая семитская красота. Еще лет пять, и точка невозврата, когда плод переспел, будет пройдена. Но пока, благодаря массажу, мощным корсетам, маскам для кожи и пудре она по-прежнему прекрасна той красотой, которой так восхищаются итальянцы; пышная, даже чуть с жирком. Поль, который обладает безупречным вкусом на старинные безделушки и женщин, к тому же по рождению и воспитанию убежденный антисемит, находит ее безгранично омерзительной. Баронесса входит, громко и пронзительно хихикнув. Она шлепает Поля зеленым веером из перьев.

Симона. Ах, проказник! Quelle histoire! Mon Dieu![143] Как только смеете вы рассказывать мне подобные истории!

Поль. Ради вас, баронесса, я готов на все, даже рискуя впасть в немилость.

Симона. Прелестный юноша! Но такие истории… К тому же вид у вас – сама невинность! А вы еще знаете?

Поль (неожиданно помрачнев). Не совсем. Я лучше расскажу вам другую, правдивую историю, печальную.

Симона. Я раз видела, как женщину переехал поезд. Рассказывала? Раскромсало на куски, в буквальном смысле на куски. Так неприятно. Я вам потом расскажу. А о чем ваша история?

Поль. Да так, пустяки, мелочи.

Симона. Но вы обещали.

Поль. Это старый анекдот. Молодой человек, бедный, но из дворян, с именем и положением достаточным, чтобы держаться на плаву. Пара безумств молодости, куча долгов, единственный выход – взять в руки револьвер. Это все скучно и довольно тривиально. Но теперь самое интересное. Он уже решился сделать последний шаг, но тут встречает женщину своей мечты, богиню, ангела, свой идеал. Он любит, но должен умереть, не проронив ни слова. (Он отворачивается от баронессы, словно его захлестывают эмоции, что недалеко от истины.)

Симона. Виконт… Поль… этот молодой человек – вы?

Поль (торжественно). Да.

Симона. А женщина?

Поль. О, я не в силах, не могу сказать.

Симона. Кто женщина? Скажите же мне, Поль.

Поль (разворачивается к ней и падает на колени). А женщина, Симона, это вы. О, я не должен был вам это говорить.

Симона (дрожа от волнения). Мой Поль! (Она прижимает его голову к своей груди. Гримаса брезгливости искажает правильные черты Поля. Он мужественно терпит нежности Симоны.) При чем здесь револьвер? Ведь это лишь шутка, Поль? Скажите, что это не всерьез.

Поль. Увы, Симона, серьезнее некуда. (Он похлопывает по карману пиджака.) Он здесь. Завтра мне нужно выплатить сто семьдесят тысяч франков или потерять свою честь. Такой суммы у меня нет. Ни один Барбазанж не вынесет бесчестья. Мои предки были крестоносцами, храбрыми рыцарями, все до одного. Их законы – мои законы. Лучше умереть, чем запятнать свою честь.

Симона. Mon Dieu[144], Поль, сколько в вас благородства! (Она кладет руки ему на плечо, отклоняется чуть назад и оглядывает его на расстоянии вытянутой руки, на ее лице – выражение гордости и беспокойного счастья.)

Поль (целомудренно потупив взор). Вовсе нет. Я родился с титулом, с положением, а положение, как говорят в нашей семье, обязывает. Прощайте, Симона, я вас люблю, но должен умереть. Мои последние мысли будут о вас. (Он целует ей руку, поднимается на ноги и делает вид, будто уходит.)

Симона (вцепившись в его руку). Нет, Поль, нет! Вы не должны, вы не станете совершать ничего необдуманного. Сто семьдесят тысяч франков, вы сказали? Гроши. Разве нет того, кто может одолжить или просто дать вам такую сумму?

Поль. Ни души. Прощайте, Симона.

Симона. Остановитесь, Поль. Я… едва решаюсь вас об этом просить… вас, с такими благородными взглядами на честь, но, может, вы… у меня?

Поль. Взять деньги у дамы? О, Симона, не искушайте меня более. Я могу совершить постыдный поступок.