Долфин (с неожиданной силой и проворством высвобождается из ее объятий). Нет, нет, довольно, умоляю. Еще минута – и натворим мы разных дел. Лично я иду спать. И посоветовал бы вам сделать то же самое, мисс Граттарол. Вы на пределе. Нам обоим не помешает принять пару капель брома. (Он входит в отель.)

Лукреция (поднимает глаза и простирает к нему руки). Сидни!..

Долфин не оглядывается и исчезает, пройдя через стеклянные двери отеля. Лукреция закрывает лицо руками, садится и беззвучно рыдает. Поет соловей. От всех двадцати колоколен центра города в долине раздаются бесконечно тоскливые полуночные звуки. Издалека доносятся судорожные переливы гитары и песня, которую пронзительно, страстно хриплым голосом поет какой-то итальянец. Идут секунды. Лукреция поднимается на ноги и медленно бредет в отель. На пороге она встречает виконта, который выходит наружу.

Поль. Вы, синьорина Лукреция? Я сбежал, чтобы подышать свежим, прохладным воздухом. Не хотите вместе пройтись? (Лукреция качает головой.) Ну что ж, тогда спокойной ночи. Вы будете рады услышать, что мисс Тумис теперь знает о Корреджо все. (Он глубоко вдыхает. Потом переводит взгляд на смокинг и начинает стряхивать с него пылинки. Слева вползает жалкая фигура. Это Альберто. Если бы у него был хвост, то он волочился бы между ног по земле.)

Поль. Ба, Альберто. Что стряслось? Вы проигрались в карты?

Альберто. Хуже.

Поль. Кредиторы лишают права выкупа?

Альберто. Намного хуже.

Поль. Неосторожно провернув пару афер, разорился ваш отец?

Альберто. Нет, нет, нет. Не в деньгах дело.

Поль. Ну, что ж. Тогда это не так серьезно. Наверное, женщины.

Альберто. Моя возлюбленная совсем не хочет меня видеть. Я несколько часов стучал в ее дверь, но тщетно.

Поль. Вот всем бы так везло, Бертино. Моя-то живенько распахивает дверь. Загвоздка в том, что выйти сложно. Ваша тоже от души обсыпается вонючей пудрой? Я вымазался с головы до ног. Фу! (Он снова чистит пиджак.)

Альберто. Поль, вы можете серьезнее?

Поль. Могу, конечно… когда речь идет о серьезных проблемах. Но разве можно требовать, чтобы я корчил унылые гримасы из-за вашей возлюбленной? Не раздувайте из крошки-мухи огромного слона.

Альберто. С вами бесполезно говорить. У вас нет ни души, ни сердца.

Поль. На самом деле, дорогой мой Альберто, это значит, что тело надо мной не властно. И страсть мне в голову не бьет. Я всегда в здравом уме и твердой памяти. А вы нет, в этом вся разница.

Альберто. О, вы мне противны… Сегодня повешусь.

Поль. Давайте. А мы за ланчем завтра все обсудим.

Альберто. Чудовище!

Он входит в отель. Поль прогуливается по направлению к саду, на ходу насвистывая мелодию из Моцарта. Слева открывается окно, и на балкон выходит Лукреция. Ее распущенные рыжие волосы доходят почти до талии. Ночная рубашка время от времени соскальзывает то с одного плеча, то с другого, напоминая пышные облаченья эпохи Реставрации, что обнажали туго затянутые прелести кнеллеровских красавиц. Удивительно романтическая фигура. Она стоит, босая, опершись о балюстраду; взгляд, что мрачнее ночи, устремлен в темноту. Запели соловьи, запереливались колокола, зазвучали гитара и страстный голос. В небе пульсируют огромные звезды. Высоко на небосвод выплыла луна. Внизу в саду цветы, незримо благоухая, выпускают в воздух свою сущность. Все это уже чересчур, чересчур. По щекам Лукреции текут гигантские слезы, а потом падают, разбиваясь о землю. Откуда ни возьмись, бесшумно, словно кот, на центральном из трех балконов появляется Альберто; в розовой пижаме у него инфантильный вид. Он видит Лукрецию, но она так глубоко погружена в свои раздумья, что не замечает его приближения. Альберто ставит локти на перила балкона, закрывает лицо и начинает всхлипывать, сначала бесшумно, а затем все чаще, с возрастающим крещендо. На седьмом всхлипе Лукреция вздрагивает и понимает, что он стоит рядом.

Лукреция. Альберто! Я не заметила… Давно вы здесь? (Альберто нечленораздельно бормочет что-то в ответ, всхлипы продолжают усиливаться.) Альберто, вы расстроены? Ответьте.

Альберто (выдержав паузу, еле выдавливает). Да.

Лукреция. Она что, вас не пустила?

Альберто. Нет. (Он судорожно всхлипывает.)

Лукреция. Бедняжка.

Альберто (поднимая заплаканное лицо навстречу лунному свету). Я так несчастлив.

Лукреция. Вы не можете быть несчастнее меня.

Альберто. О да, могу. Несчастнее меня быть невозможно.

Лукреция. Но я несчастна больше.

Альберто. Нет, не больше. О, Лукреция, как можно быть столь жестокой? (Он снова закрывает лицо.)

Лукреция. Но, Альберто, я лишь сказала, что несчастна.

Альберто. Да, знаю. Получается, вы совсем обо мне не думали. Никто меня не любит. Сегодня ночью я повешусь на поясе от своего халата.

Лукреция. Нет, нет, Альберто. Не стоит принимать скоропалительных решений.

Альберто. Нет, стоит. Ваше бессердечие стало последней каплей.

Лукреция. Простите меня, Бертино мио. Ах, если бы вы только знали, как мне было плохо. Я вовсе не хотела показаться черствой. Бедняжка. Мне так жаль. Не плачьте, ну же, бедный мальчик.

Альберто. О да, я знал, что вы не покинете меня, Лукреция. Вы всегда были для меня как мать. (Он тянется и хватает ее протянутую руку; однако балконы располагаются слишком далеко друг от друга, и он не может ее поцеловать; старается, но терпит крах. Рост слишком невысок.) Вы не позволите мне перелезть к вам на балкон, Лукреция? Я хочу выразить свою признательность.

Лукреция. Но это можно сделать и с вашего балкона.

Альберто. Пожалуйста, пожалуйста, Лукреция. Не будьте снова так со мной суровы. Я этого не вынесу.

Лукреция. Ну, что ж… Но только на минутку, и не больше.

Альберто перелезает с одного балкона на другой. Он слегка напоминает мартышку в штанах, стоящую на шарманке. Забравшись на балкон, он приземляется на колено и целует Лукреции руку.

Альберто. Вы спасли меня. Вы заново вдохнули в меня стремление жить, заново подарили веру в эту жизнь. Лукреция, дорогая, не знаю, как вас и благодарить!

Лукреция (поглаживая его по голове). Ну, будет, будет. Мы всего лишь два несчастных создания. Нужно стараться друг друга утешить.

Альберто. Экий я грубиян! Даже не подумал о вашем несчастье. Такой эгоист. В чем же дело, Лукреция?

Лукреция. Не могу рассказать, Бертино, но мне очень больно.

Альберто. Бедное дитя, бедное дитя. (Он осыпает ее поцелуями, начав с кисти, поднявшись уже чуть выше по руке, характер поцелуев при этом заметно меняется. Когда он доходит до плеча, их обоих распирает пыл, который не мог быть вызван теми дружескими поцелуями, когда губы едва касались пальцев.) Бедняжка! Вы уже утешили меня. Теперь позвольте облегчить ваши страдания.