И когда камуфляжные амбалы из оперативной группы бросились в погоню за мной и Грегом, их встретила глухая стена. В которой словно никогда не было — да и не могло быть — никаких лишних дверей. Может быть, один из этих ребят, который стоял ближе, который глазел на стену именно в тот момент, когда она заколебалась, растворяя эти самые двери, — может, вечером в баре он начнет, дико вращая глазами, делиться с товарищами своими впечатлениями по этому поводу. Само собой, кто-нибудь настучит начальству. А наверху либо отмахнутся, сочтя все это обыкновенными солдатскими байками, либо квалифицируют как шизофренический бред, и тогда парню больше не носить камуфляж… Всего-то.

А тем временем около выбитых дверей спальни Президента начнут хозяйничать тихие деловые эксперты секретных спецслужб. Распростертый труп Фредерика Хэнкса обведут мелом и погрузят на носилки, и больше этого огромного волосатого тела никто никогда не увидит. И вряд ли какие-нибудь газеты опубликуют список вещей, обнаруженных в карманах вельветовых шортов покойного: две мелких монеты, заржавевший штопор, скомканный неоплаченный счет за электроэнергию, четыре шурупа и прибор неизвестного назначения, визуально представляющий из себя пластмассовую коробку черного цвета, пятнадцать с половиной на семнадцать сантиметров, снабженную четырьмя лампочками, из которых одна горит красным светом, другая мигает зеленым, а также рубильником и шкалой с нанесенными полукругом делениями, по которой движется стрелка… А может, даже в секретных документах они поостерегутся описывать так подробно. Просто — неизвестный прибор. Навсегда неизвестный.

И уже ничего не поделать.

Женщина в синем костюме продолжала испытующе сверлить меня взглядом. Нужно срочно сочинять какую-нибудь версию специально для нее.

Я встала и принялась застилать постель. С одной стороны — помогает думать, с другой — производит хорошее впечатление. Ночная рубашка, рассчитанная на безразмерную длину ног хозяйки, волочилась за мной шлейфом. Мое тропическое платье висело тут же на спинке стула, надо переодеться… Кстати, тут, несмотря на солнце, далеко не лето — самый настоящий октябрь с осенней свежестью и опадающими листьями. Я засмотрелась в окно, — оказывается, это был второй этаж, — красотища! И, похоже, совершенно дикие места. Это навело на замысел легенды.

— Понимаете, — начала я медленно, как все лжецы, — мы с Грегом давно любим друг друга. Но моя семья… вы, наверное, слышали — Карлуччи, бензиновые короли… Это моего отца застрелили три года назад, громкое было дело. Я не хочу иметь с ними ничего общего! Но теперешний Дон, мой дядя, он лучше знает, кому за кого выходить замуж, а мы с Грегом сбежали… Я думала, тут, в глуши, нас никто не достанет. Но сегодня они ворвались в гостиницу, и…

Получалось потрясающе, прямо хоть продавай сценарий в Голливуд. Правда, после такого опуса, конечно, оставалось только поблагодарить за гостеприимство, забрать Грега и откланяться. Зато хозяева не вздумают сдавать нас в полицию… только бы этот доктор не заявил куда следует об огнестрельном ранении раньше, чем услышит мою душещипательную легенду. А потом мы как-нибудь, хотя бы автостопом, доберемся домой… не знаю, где мы сейчас, но полушарие, похоже, то же самое.

И все. Конец истории о машине профессора Странтона и лестничной площадке.

Я выпустила из рук одеяло, резко вскинула голову и обернулась. Женщина в синем костюме заливисто, откровенно смеялась. Какую-то секунду я ошарашенно молчала, прокручивая в памяти все только что сказанное — ну неплохо же, во всяком случае, довольно логично и складно! — а потом зацепилась взглядом за узкие щелочки карих глаз в мелких лучиках-морщинках, и тоже неудержимо прыснула.

— Ну и фантазия у тебя, — переводя дыхание, сказала женщина. — Синьорина Карлуччи!

— Меня зовут Инга, — сообщила я и рванула вверх полотняный подол ночной рубашки. Не замедлила запутаться в ней и как раз искала в складках необъятного полотна не развязанные вовремя тесемки под шеей, когда скрипнула дверь, хозяйка возмущенно вскрикнула, а крайне смущенный мужской голос сбивчиво начал извиняться, и затем его извинения удалились вместе с дробными шагами вниз по лестнице…

У этого мужчины был знакомый голос. Просто донельзя знакомый.

Я переоделась, причесалась и навела косметику. Хозяйка, ее звали Кэти — «просто Кэти, без всяких там», — больше ни о чем меня не расспрашивала, только сказала, что ее муж с Грегом должны вот-вот вернуться, потому что моему жениху (а что?) требуется только простейшая перевязка. Конечно, старик Гольдштамм обязательно угостит гостей своим фирменным ликером, но даже с поправкой на это они будут очень скоро. Так, болтая, мы спустились вниз по легкой деревянной лесенке.

— Еще не приехали, Чарли? — спросила Кэти еще с верхней ступеньки.

Невысокий мужчина у окна повернул голову. Солнце светило ему в затылок, делая из лица темное плоское пятно, но сам силуэт, сама фигура… Он сделал шаг, становясь в профиль напротив ставни, и косые солнечные лучи наконец-то нашли его лоб и половину щеки…

Это был Президент страны.

Почему-то прежде всего я вспомнила, в каком виде ему только что удалось меня застать, и совершенно идиотски хихикнула. Тут же устыдилась, попыталась набросить на себя безукоризненную вежливость и выпалила не менее идиотски:

— Здравствуйте, господин Президент. Маленький мужчина у окна горько усмехнулся и молча переглянулся с Кэти. «Девочка ничего еще не знает». И произнес медленно, похоже, он первый раз пробовал на слух эти слова:

— Я уже не Президент.

Черт возьми, девочка знала больше, чем они оба вместе взятые. Девочка могла бы много порассказать о блестящей операции, проведенной доблестной оперативной группой секретных служб у двери президентской спальни, у выбитой двери, если быть более точной. О беспорядочных автоматных очередях и глупой пуле, застрявшей между бровями некоего алкоголика и дебошира Фредди Хэнкса. «Бесславная смерть бандита». Или — кто его знает, в свете верениц плакатов по всему городу и так называемого «всеобщего референдума», — может быть, газетные заголовки будут выглядеть иначе: «Славная безвременная смерть истинно народного Президента»… А что, многое произошло в мире, пока вы, господин Президент, греетесь на последнем осеннем солнышке у окна деревянного коттеджа в забытой богом и людьми идиллической глуши…

Стоп. Как… как он здесь оказался?!

Я деградирую, все эти обмороки, как можно было настолько стормозить, настолько медленно работать мозгами? Я должна была… да сразу же, как только увидела его, нет, раньше, как только узнала голос… Я должна была сообразить! Только один путь… между двумя дверями…

Скажем так, через лестничную площадку.

— Идут, — сказала Кэти, заглядывая в окно поверх моего плеча. И вприпрыжку, как девчонка, бросилась к двери.

— Стив! Салют, как там старик?

Я повернулась к Президенту. Вот так просто, к Президенту, лицом к лицу. Какое это имеет значение, когда…

— Господин Президент, я очень вас прошу… вы должны мне ответить, вы… вы даже не представляете, насколько это важно-Нелепая путаница в мыслях, нелепая каша во рту.