Между этажеркой и второй кроватью стоял комод, закрывавший на треть единственное окно, выходящее на улицу. На нём – деревянная коробка, очевидно, для пуговиц и ниток – изделие местного умельца.

– Вот так мы и живём, – сказала Татьяна, увидев впервые своё жилище посторонним взглядом.

– Ничего кубрик.

Александр привлёк её к себе, она не сопротивлялась, только прикрыла глаза, когда губы его приблизились к её губам.

Поцеловал легонько, едва коснувшись, отпрянул, будто ожёгся. И вдруг обнял крепко-крепко и припал к губам жадно, как гибнущий от жажды к источнику.

– Дверь, – прошептала она, когда Александр позволил ей перевести дух.

В это время кто-то мелькнул за окном во дворе.

– Ой! – Таня освободилась из рук Александра, кинулась к этажерке, стала торопливо вынимать пластинки.

Вошла пьяненькая Кирилловна.

– О! Я-то дивлюсь, почему дверь у нас не на замке? Помню, что закрывала…

– Я… Мы за патефоном, – задыхающимся голосом сказала Татьяна и вслед за пластинками подала Александру чемоданчик.

– Я – доить. Коровушка уже мычит, – Кирилловна достала из-за стола подойник, сняла по пути полотенце с гвоздя и вышла с песней:

– Бывали дни ве-сёлые, гу-лял я м-а-а-ладец…

Песни Утёсова и Горовца зазвучали во дворе Сбруевых, но танцевать Татьяне с Александром больше не пришлось: Лукерья увела мужа в гостиницу. Солнце садилось: «ломать ноги» на кочкастых улицах в темноте она не хотела.

Мужики, к которым присоединился трезвый пока Сенька-киномеханик, обсуждали предстоящее событие: договаривались, в котором часу собраться, кто принесёт паяльную лампу…

Малышня угомонилась, лишь Варя помогала матери убирать со стола лишнюю посуду и остатки ужина.

Иван с Натальей ушли пораньше спать в свой «номер», в предбанник. Утёсов только готов был петь про пароход хоть до утра.

Лихорадочное волнение угасло, Татьяна опустошённо смотрела на чёрный вращающийся диск, почти физически ощущая, как он свивает в тугой жгут всю тоску её неистраченного молодого тела.

Лукерья устроила Александру небольшой скандальчик, когда пришли в номер и стали укладываться спать.

– Ну, сколько ещё будем ждать погоды? Этот кержак ни одного рубля никому не даст, не надейтесь!

– Что я, из-за денег тут сижу? – обиделся Александр, всё ещё находясь под впечатлением жаркого объятия и горячего поцелуя. – Кстати, Егор Кузьмич вовсе не жмот, даже коньяком угощал, армянским!

– Вам лишь бы напиться. О нас не думаете, заставляете водку пить, будто мы сапожники или киномеханики. Как только не догадались самогонки сделать?

– А ты не хочешь – не пей, кто заставляет? Самогон, между прочим, тоже есть.

– Можно было бы с такими деньгами на хорошее вино раскошелиться, шампанского дамам купить. Пиво чешское, говорят, продавали. Так что предлагаешь – дальше на пьяные рожи смотреть?

– Чего молчала, если продавали? Я бы сходил. Да и сама бы могла, не переломилась бы.

– Наглец! От патефона зато твоя краля надсадилась? Завтра же едем в Сочи!

– Завтра не уедем, – неожиданно успокаиваясь, возразил Александр, – сперва билеты надо заказать. А потом, надо же с матерью побыть, я с ней пять лет не виделся.

– Вот и смотри на мать, а не на б…! – Лукерья повернулась к мужу спиной.

«Уговаривать не буду, – подумал Александр, – перетерплю ночку. Заметила что или разведку боем ведёт?»

Оказалось, что Татьяну жена под горячую руку вспомнила. Когда пришли наутро к Егору Кузьмичу, то Лушка пошушукалась с Сонькой и Светланой и объявила супругу, что они намерены съездить в город, по магазинам походить.

– Если хочешь, поедем с нами.

Кабанчика к этому времени уже забили и освежевали. Афоня и Анатолий ехать с жёнами отказались наотрез. Александр посмотрел на жену и руками развёл: какой, мол, дурак от свеженины куда-то поедет?

– Оставайся, – великодушно позволила она, – мешать не будешь.

«Ты мне – тем более», – подумал Александр, но смолчал.

– И ты поезжай, – предложила Дарья Нине, – проветришься.

– А, – дёрнула та плечом, – мне с ними не по пути.

Дарья сжалилась над ребятишками Нины. Подумала: хоть бы подарок какой-нибудь дед купил. Сняла с вешалки новый пиджак Егора Кузьмича, залезла в карман, в другой, проверила всё, но денег не нашла. Старик берёг их в кисете, а кисет у него всегда при себе, в левом кармане брюк. Тогда она достала из комода те, что остались у неё после того, как она купила подарки – себе кофту вязаную шерстяную, Кирилловне платочек шелковый за шесть рублей, Татьяне комбинашку прозрачную с кружавчиками.

От сотни, что дал Кузьмич, вышла экономия в двадцать девять рублей семнадцать копеек. Что делать? Позвала Нину в избу, дала ей пятнадцать рублей. Остальные четырнадцать для Петькиных девочек оставила.

– Возьми. Сходи с ребятишками в магазин. Коли присмотрите что хорошее, мы тогда его заставим раскошелиться.

Нина не обиделась и не заставила себя упрашивать, повела дочку и сына за покупками. Варе юбчонку синюю в красную полоску взяла, Игорьку – калейдоскоп и цветные карандаши. Ещё племяннице, Юлечке, пластмассовую жёлтую уточку купила. Ванну с водой выставляют каждый день ребятне, чтобы похлюпаться могли, они в тёплой водице щепочки вместо корабликов запускают, а тут такая славная утица плавать будет.

Устроили Дарья с Ниной ребятишкам отдельный праздник.

Семён мелкашку притащил вскоре после того, как взошло солнце и пастух с бичом прошёл по улице, собирая стадо. С вечера он успел набраться, и душа требовала срочной опохмелки.

Егор Кузьмич взял длинный нож, чистый тазик, белую тряпицу, и они пошли в сарайчик. Здесь Сбруев постелил свежей соломы на земляной пол, закрыл дверь на крюк, выпустил кабанчика из загона. Тот визжал с рассвета, оголодал паршивец, теперь удивлённо похрюкивал на неожиданную прогулку, тревожился. Но стоило почесать ему брюхо, как он сразу успокоился и лёг. Семён зарядил винтовку, концом ствола почухал поросёнку за ухом, прилаживаясь, нажал спуск. Только задние ноги чуть дёрнулись, и – всё.

Одно мгновение, и кончилась жизнь. Сколько на своём веку забил Сбруев животины – не упомнить, а всякий раз сердце сжималось, как перед прыжком с обрыва. В загробное царство Егор Кузьмич давно уже не верил, но в этот окаянный миг сомнение брало: куда девалась душа живой твари? Обратилась в ничто, улетела-таки на небеса или вселилась в другую плоть и здравствует там? И смотрит из новой обители на убивца и ждёт своего часа?

Подошёл Кузьма, дёрнул дверь.

– Кстати, – сказал Егор Кузьмич, впуская сына, – кровь сбежит, поможешь подвесить.

– Ага, – кивнул Кузьма. – Лампа где? Разжечь пора.