Редкие исключения из этого административного спокойствия только подтверждают правило. В Массачусетсе лейтенант-губернатор Томас Хатчинсон в январе 1773 г. попытался инициировать обсуждение проблемы, вступив в дискуссию по вопросам о конституционных принципах с ассамблеей. Однако его инициатива возымела обратный эффект, на который Хатчинсон не рассчитывал, поскольку ассамблея – и особенно Палата представителей – воспользовалась этой возможностью, чтобы превратить свое де-факто сопротивление определенным мерам метрополии в вызывающее де-юре неприятие власти метрополии. Государственный секретарь по делам колоний пришел в ужас: “Губернатор положил конец надеждам Дартмута, что разногласия могут притупиться и даже со временем сойти на нет, если стороны не будут поднимать критические вопросы, которые их разобщают. В глазах Дартмута Хатчинсон снова открыл рану, которая затянулась бы, только если бы ее оставили без внимания”[401]. Хотя в свете последующих событий это кажется невероятным, можно предположить, что это было одним из возможных вариантов развития ситуации.

Политическая борьба дестабилизировала и положение в Лондоне: на протяжении 1760-х и даже до самого конца 1774 г. политика Британии в отношении колоний была неуверенной и характеризовалась нестабильностью и внутренними конфликтами министерств. Если бы Георг III был таким тираном, каким его впоследствии изобразили американцы, все было бы иначе. Фактически разные группы в Палате лордов и Палате общин предлагали множество мер, в качестве естественного ответа на которые многие политики либо предлагали компромисс, либо оставляли политику неопределенной – строгой в теории, но неуверенной на практике. Если бы поведение Британии было более последовательно, а намерения более очевидны, американцы могли бы оказать сопротивление раньше. С другой стороны, они могли бы и вовсе не оказать сопротивления.

Отчасти неэффективность британской политики отражала страх ранних Ганноверов перед злоупотреблением властью, выраженный в материализовавшейся угрозе реставрации Стюартов. Это означало, что сменяющие друг друга вигские министерства при первых трех Георгах часто препятствовали использованию административной власти против вигской оппозиции. Римские католики, якобиты, неприсягатели и близкие им часто подвергались гонениям, порой кровавым, а торийская и якобитская пресса страдала от юридических притеснений и судебных запретов. Последующие министерства, напротив, с опаской относились к противникам из числа вигов и диссентеров, боясь обвинений в “папизме и злоупотреблении властью”, которые те могли выдвинуть против государственных органов. Поэтому с начала 1760-х гг. имперские чиновники не делали почти ничего, чтобы предотвратить формирование псевдоизменнической оппозиции. Колониальные губернаторы по большей части не сдерживали распространение крамольных газет и памфлетов, не брали под арест издателей и авторов, не преследовали подстрекателей к недовольству и не препятствовали росту институтов вроде Конгресса по поводу акта о гербовом сборе, которые могли стать базой восстания. Подобные контрмеры часто использовались в Англии при первых двух Георгах, чтобы разорять якобитское подполье, и использовались с успехом. Тогда неуверенный либертарианский режим Англии яростно оборонялся от угрозы популистской диверсии, прибегая при этом ко всем доступным мерам. Однако когда в 1740-х гг. опасность реставрации Стюартов миновала, режим Ганноверов потерял бдительность. Стоит проанализировать, как бы сложилась ситуация в колониальной Америке, если бы имперские власти сохранили тот же уровень настороженности и с опаской отнеслись к деятельности диссентеров и вигов.

Само собой, этого не случилось. Британская армия в Америке, которую агитаторы через некоторое время стали использовать в качестве символа, чтобы играть на колониальной памяти о позднем периоде правления Стюартов, почти никогда – даже при оккупации Бостона в 1768–1770 гг. – не использовалась для контроля гражданского неповиновения: офицеров по-прежнему сдерживали юридические риски, которые возникали при подобном вмешательстве в Британии[402]. Даже когда летом 1768 г. министерство решило отправить отряды британской армии в Бостон, по прибытии войска обнаружили, что гражданские власти, которые только и могли запросить военной поддержки (Массачусетский совет и мировые суды), противились их присутствию. До самого начала революции официального запроса военной поддержки так и не поступило. Британские войска в Бостоне постоянно подвергались притеснениям в местных судах, где заседали враждебные к ним колонисты,[403] а поскольку этого никто не предвидел, Парламент не предпринял никаких шагов для изменения устава, в соответствии с которым в Америке осуществлялась военная власть. Если бы это было сделано раньше, можно было бы организовать превентивную военную оккупацию колониальных столиц. В феврале 1769 г. государственный секретарь по делам колоний лорд Хиллсборо действительно предложил кабинету и королю ужесточить политику в отношении провинции Массачусетс-Бэй, в том числе передав право выдвижения кандидатур в колониальный совет короне и предусмотрев будущую отмену массачусетской хартии. Георг III согласился, что подобные меры могут быть применены в исключительных обстоятельствах, “но до тех пор их следует избегать, поскольку изменение хартий всегда гнусно”. Само собой, именно это сгубило Якова II. Кроме того, в Палате лордов не удалось достигнуть соглашения по вопросу об изменении хартии в соответствии с запросом губернатора Массачусетса Бернарда[404]. Хотя ходили слухи, что в 1770–1771 гг. ожидается принятие билля о реформе хартии, когда Норт занял пост премьер-министра, такой билль не был вынесен на обсуждение в Парламент[405].

После подписания мирного договора в 1763 г. в Америке осталась “регулярная армия”, присутствие которой позже назвали серьезным злоупотреблением со стороны короны, хотя на самом деле это было не так. Размещение регулярных войск в Америке было вовсе не проявлением британского стремления к уничтожению колониальных свобод, а естественным ответом на стратегические проблемы, созданные захватом обширных новых территорий в период Семилетней войны, а также необходимостью держать в подчинении завоеванное население и демонстрировать собственное господство. Это отражалось в распределении британских войск: из пятнадцати переброшенных на территорию батальонов три должны были расположиться в Новой Шотландии, четыре в Канаде и четыре во Флориде. Лишь четыре батальона планировалось дислоцировать на территории старых владений Британии, причем большая часть этих войск должна была использоваться для защиты границ[406]. Вполне объяснимо, что в то время лишь малая часть колонистов выразила свой протест. “Решение оставить британскую армию в послевоенной Америке само по себе не было предметом споров. Размеры и дислокация войск по большей части определялись тем, какие задачи им предстояло выполнять”[407].