Форма крыльев. Оттенки эмалей. Вот в том огромном зеркале, рожденном в Венеции, бабочка была светлой, почти белой. А в другом, старом, напротив, темнела. Синяя… красная… желтая… и ни одна не соответствует оригиналу.

Пожалуй, подобная непонятность случалась и с отражениями самой Жанны. Порой ей случалось удивляться тому, сколь разными бывали ее лица. И выбирать среди них нужное, подходящее сегодняшнему дню и настроению короля.

Однако всякий раз, возвращая лицо отражению, Жанна ощущала безумную усталость, некую опустошенность, справляться с которой не умела. Она проваливалась в сон, который длился долго и, по словам горничной, был страшен тем, что Жанна была похожа на покойницу.

Конечно, горничная сказала это лишь единожды и поняла, что о подобном следует молчать.

Жанне не нужны слухи…

Село с неприглядным названием Верхние Гольцы умирало. Некогда оно было крупным, в сотню домов, вытянувшихся вдоль двух параллельных улиц, которые выходили к кладбищу и автобусной остановке. За ней начиналось поле, по осени голое, с редкой порослью сухостоя. Серые коровники с провислыми спинами теснили друг друга, и старый трактор, навеки застывший на обочине развороченной дороги, был памятником этого места.

Дашка выбралась из машины, чтобы оглядеться. Любила она чувствовать места, пусть бы многие и считали это ее занятие блажью. Она вдыхала воздух, в котором отчетливо ощущались хвойные ноты. Позволяла сырости проникнуть сквозь куртейку. И не прятала руки в карманы.

Дашка направилась к старому зданию сельпо, ныне украшенному синей вывеской «Колокольчик». На двери и вправду висели китайские колокольчики, но звон их остался неуслышанным. Внутри было сумрачно и пусто. С потолка свисали липкие ленты, убрать которые, видимо, было лень.

На полках теснились бутылки. Лежали буханки сероватого, какого-то неприятного с виду хлеба, стояли короба с печеньем и конфетами. Урчал старенький холодильник, сберегая в искусственной мерзлоте пачки с пельменями и крабовыми палочками.

– Эй, – Дашка постучала по столу. – Есть тут кто?

Продавщица, женщина в меховой дохе, наброшенной поверх форменного халата, выплыла из подсобки.

– Здравствуйте, – сказала Дашка, решив быть приветливой. – Вы мне не поможете?

Женщине на вид было около сорока. Толстый слой пудры скрывал морщины, но придавал лицу неестественную гладкость, отчего кожа казалась латексной. У рыжих волос ее чернели непрокрашенные корни, а тушь на левом глазу размазалась.

– Чем? – она поставила на стол чашку и стряхнула в нее пепел.

– Вам случайно не знакома Карина Бражкина?

– Кто?

Вряд ли следовало рассчитывать на удачу.

– Карина Бражкина. Она жила здесь. Давно, – Дашка назвала адрес, добыть который получилось не сразу. – Девочка из неблагополучной семьи. Ее потом в приют отдали.

– И что?

– И ничего. Быть может, вы знаете кого-то, кто мог ее помнить? Школьный учитель, например…

– Эта скотина уже имени своего не помнит, – неожиданно дружелюбно отозвалась продавщица. – Ленка я. Знаю Кару. Вместе учились… шалава шалавой была.

Ленка вышла из-за прилавка и, перевернув табличку на «Закрыто», заперла дверь.

– Идем. Поболтаем. А то дубак тут редкостный…

В подсобке было теплее, в основном благодаря калориферу. На раскаленных алых спиралях его виднелись черные точки нагара, и пыль, попадая на них, сгорала, наполняя подсобку запахом жженых волос.

– Знаю, чего подумала. Что выгляжу старуха старухой, – Ленка развернула от стены стул и, подняв сложенное вчетверо одеяло, стряхнула мусор, перевернула другой, чистой, стороной кверху и велела: – Садись. Чая нет. Пробки выбивает, если кипятильник сунуть. Армен, скотина этакая, на проводку тратиться не желает. А жизнь тут нелегкая… пьют все. Зачем я вернулась? После школы-то в город дернула. За счастьем. Потом не знала, куда от этого счастья деваться. Мужик никудышный. Мамаша – мозгоклюйка. И сестрица такая же… все на моей шее сидели и еще поедом ели. Дескать, взяли голытьбу необразованную. Что толку с их образования, когда жрать нечего? На стройке я пахала… пахала и пахала, пока однажды не застала этого ирода с бабой. Мне, значит, нытье, что жрать нечего и в хате неубрано. А ей – цветы с шоколадом.

– Сволочи они, – поддержала беседу Дашка, думая об одной конкретной сволочи, которая никак не шла из головы. Недоговаривал чего-то друг Славка. И не зря он умолял Алинке ничего не рассказывать. Не о ее душевном спокойствии заботился.

А Дашка дура, что поддалась уговорам.

– А то… потом прибежал. Говорил, что сама виновата. Себя запустила. Выгляжу так, что нормального мужика воротит.

Дашка тоже так выглядит, по маминому мнению. Нет у Дашки времени на солярии и салоны, чтобы пилинг там, спа и маникюр с педикюром. Чтобы шпильки и походка от бедра, а юбка легкая летает, лаская прекрасные ноги… тьфу.

С такими пусть Славка развлекается. Привык небось. И оттого вчера, в кафешке, глядел на Дашку, будто на чудовище. Думал, что она всегда такая, при параде? Побегал бы он целый день на шпильках да по грязи, как порой приходится…

– И хорошо, что сказал, – Ленка достала сигареты. – А то простила бы… так – собрала манатки и ухайдокала к мамке. Пускай живут себе. Жалко только, что в хату их вбухалась немерено. Думала, гнездо семейное обустраиваю… ремонт. И стеночка… и уголок мягкий, кожаный.

Она вздохнула, видать, жалея об этом самом кожаном уголке, отвоевать который не получилось.

– На свекровь мою оформлен был, – сказала Ленка, подтверждая догадку. – Дуры мы, бабы.

– Это точно.

И Дашка не исключение, если этого мажора из головы выкинуть не может. Туда же… на колени становился, звезды с неба обещал. Пьянь несчастная. А вчера по глазам видно было – не помнит.

И вспоминать боится.

– Так чего с Кариной? – Дашка заставила себя вернуться к делу. – Она пропала. Несколько месяцев тому. Бесследно.

– Навернулась-таки… ой и бедовая была. Хотя чего уж тут. Родители квасят и сидят. Бабка ее растила, да тоже любительница этого дела, – Ленка стукнула себя по шее. – Но тихая. Кара тоже сперва тихоня тихоней была. Мы дружили… ну, наверное, дружили. Я ее подкармливала. Мне-то мамка вечно напихает в школу всего, то бутербродов, то колбасы, и денег даст, чтоб не голодала. Я в буфете и прикуплю разного. А бутеры Каре скармливаю. И мамка довольная, и Кара сытая. Она мне задачки решала… не думайте, что если алкоголиков дочка, то тупая. Умная была. Потом уже, когда вразнос пошла, то всем от ее ума тошно стало.

Чашка наполнялась пеплом. Каморка – дымом, и Дашка чувствовала, что вот-вот расчихается и будет чихать до тех пор, пока не окажется на свободе.

– Поначалу-то мы и не особо понимали, что и к чему. Дружили вот все вместе. Дети ж. А классу к четвертому стало ясно, что есть богатые, есть бедные, а есть Кара. Знаешь, как ее прозвали? Бомжиха… и ведь не сами придумали. От старших подцепили. Дети, они края злобы не знают. Если игра, то игра. А весело было ее травить.