Заметив ее смущение, молодая женщина заговорила:

— Вы только подумайте, матушка Ким шла мимо и увидела, как Доль упал в отхожую яму, и специально для него купила тток.

— Как бы живот не лопнул от вашего ттока! — с ненавистью, сквозь зубы, молвила мать Доля и пнула ребенка ногою, — да когда ж ты сдохнешь-то? Навязался на мою голову, да чтоб ты потонул в этом дерьме!

— А-а! — ребенок, широко раскрыв рот, разревелся. Но всем было ясно, что этот порыв гнева был адресован не ребенку, а Ханщильдэк.

— Эй, хватит, на кого орешь-то? Не трожь невинного ребенка, — поняв, что ситуация накалилась до предела, смело выступила вперед Юн.

Мать Доля без всяких возражений прошла в кухню.

— На что жить-то? Сколько бы живот не терпел, а за весь день хоть вечером поесть все равно надо, а то не выжить. Вот она и не выдержала. Матушка, не принимай близко к сердцу, — молодая женщина извинилась перед Ханщильдэк вместо матери Доля.

— Знаю я, она мужа своего потеряла, а из-за чего? Из-за нас же. Сколько сейчас страдать приходится, как ей не возненавидеть меня? — Ханщильдэк вывернула все карманы и достала из них две купюры по одной воне и три монеты по десять Джонов[48], — хотя этого мало, купите на них риса и разделите между собой.

Лицо молодой женщины просияло. Она с большим трудом могла заработать за один день десять Джонов, но и их едва хватало на жизнь. А две воны и тридцать Джонов для нее были огромной суммой.

Юн и Ханщильдэк попрощались и отправились в путь. Они снова вошли в туннель. Настроение было испорчено, и они молча шли в темноте.

— Говорят, что жена Джон Гукджу, как сходит в храм, потом ни слова не проронит, чтоб сохранить силу своих молитв. А я так не могу. Разве можно промолчать при виде людей? — заговорила Юн.

— Будда нас поймет, — ответила в задумчивости Ханщильдэк.

Обе погрузились в молчание. Как только они вышли из пещеры, Ханщильдэк сказала:

— Знаешь…

— Что?

— Не слишком ли легкую жизнь мы прожили?

— О чем это ты?

— Ячмень мы ели, а вот рисовые крошки не приходилось. Говорят, что их есть невозможно, — вздохнув, сказала Ханщильдэк, продолжая идти.

— Сварят кашу да съедят. И рисовая вода тоже им на пользу пойдет. Так и проживут.

— У них и соли-то, видать, нет, раз мать Доля на рынке выпрашивает соленую воду, — продолжала Ханщильдэк.

Юн не знала, что ответить, но прекрасно знала, что эту воду собирают на рынках из-под рыбы, посыпанной солью.

— Государство бессильно перед нищетой.

Вернувшись домой, Ханщильдэк собрала всю поношенную одежду, и приказала служанке Ёмун отнести ее за туннель в дом Доля. Через некоторое время Ёмун вернулась и стала рассказывать:

— Бедная женщина, как она плакала!

— Кто плакал-то?

— Одна из них, молодая, все держалась и улыбалась, другая, хромоножка, все плакала и плакала. Ох, какая же она несчастная!

— Да?

— Если б мы раньше знали, давно б уже дали…

— А сколько еще таких несчастных на свете, как они? Завтра отнеси им соевую пасту, да и соль тоже не забудь.

— У нас и самих-то ничего не осталось. Работники все по домам растащили.

— А мы у Юн возьмем, много ли нам надо?

— Ты здесь? — спросил старик Со, без спроса открывая дверь комнаты Ёнок.

— Ой! — Ёнок вздрогнув, быстро отняла младенца от груди и закрылась.

Старик Со искоса оглядел сноху.

— Гиду придет сегодня или нет?

— Придет.

— И что он там только делает? Деньги совсем перестал в дом приносить. Что с хозяйством-то будет?

Ёнок молча смотрела на младенца. Светлоголовая малышка сморщилась от солнечного луча, проникнувшего в комнату из открытой двери.

— А муж-то твой что — и ребенка своего видеть не хочет? — с двусмысленным ехидством проговорил старик, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Ёнок было неприятно от того, что свекор в любое время мог входить в ее комнату. На душе было всегда неспокойно. Она усыпила малышку, ласково потерлась своей щекой о её мягкое личико и прошептала:

— Твой папа и вправду не хочет тебя видеть, — эхом повторила она слова свекра. Крупная слеза скатилась по щеке Ёнок и упала прямо на лицо ребенка, — спи спокойно, моя крошка, спи спокойно.

Ёнок вытерла слезы рукавом одежды и вышла из комнаты. Прошла на кухню, чтобы приготовить ужин. В старой кухне было так чисто, что даже если уронить что-нибудь съедобное на пол, можно было не отряхивая есть. Ёнок еще раз промыла замоченный с утра рис и поставила варить. Разожгла огонь из высохшей хвои, и так хорошо у нее все разгорелось!.. Кочергой помешивая подкинутые дрова, проговорила сама себе:

— И что он все не приходит… — Ёнок беспокоилась о брате Гиду, Гису, который все еще не вернулся из школы. Ёнок не любила оставаться дома вдвоем со свекром, и когда готовила ужин, у нее вошло в привычку ворчать на Гису, что он так поздно возвращался. Со двора послышалось покашливание свекра. Ёнок взглянула на закипевший рис и вышла на задний двор, чтобы сорвать несколько листочков мяты, которые она добавляла в качестве приправы в суп двенджан. Осторожно, чтобы не облетели цветы, сорвала несколько листочков. Свежий аромат фиолетовых цветов мяты распространился по всему двору.

— Скоро заморозки наступят, а цветы все еще цветут, — неожиданно из-за спины раздался голос свекра. И когда он только успел подойти?

— Да, отец, — Ёнок встала.

Старик вплотную подошел к ней и произнес:

— Как вкусно пахнет, еще сорви, — делая вид, что хочет взять у нее листья, прикоснулся к ее руке. Ёнок передернуло. Свекор, ничуть не обидевшись, улыбнулся и медленно подался вперед.

Ёнок, увильнув от него, прошла на кухню и стала промывать листья мяты. В этот момент послышался звук открывающихся ворот.

— Гиду? — в замешательстве выкрикнул старик Со.

— Я, — низким голосом ответил Гиду.

— Тебя и днем с огнем не сыщешь.

Гиду, не ответив, сел на террасе. Ёнок перестала готовить и с кухни стала прислушиваться к их разговору.

— Где она? — спросил Гиду.

— Кто? Жена?

— Да.

— На кухне, кажется.

На этом разговор окончился. Ёнок достала тарелку для мужа, несколько раз протерла ее тряпочкой, выполосканной в чистой воде, вышла из кухни и, вытирая руки, поприветствовала младшего брата, вошедшего вскоре после Гиду: