— А, вернулись! — затем, не смотря мужу в глаза, спросила: — Ужинали?

Гиду с мрачным видом отрицательно качнул головой. Это значило, что не ел.

Пока Ёнок убирала со стола, Гиду вошел в их комнату, один раз взглянул на ребенка, вытащил сигарету и закурил. Ёнок быстро вымыла посуду, умылась, вытерлась полотенцем и вошла в комнату. Гиду же, погруженный в свои мысли, даже не заметил ее. Ёнок вошла в комнату, тихо села на колени и обратилась к нему:

— Возьмите малышку на руки.

Только тогда Гиду обернулся и посмотрел на Ёнок. Глаза его выражали беспредельное равнодушие. Несмотря на это, Ёнок взяла ребенка и придвинула его к коленям отца.

— Ну, возьму, и что? — Гиду отодвинул ребенка от себя и зевнул. — Устал я.

— Расправить постель?

— Не надо.

— Ложитесь пораньше, коли устали.

Как только она сказала эти слова, из соседней комнаты послышалась перебранка старика Со с Гису и гневное постукивание трубки о пепельницу. Ёнок достала одеяла. Гиду неподвижно наблюдал за ней. Глядя на лицо Ёнок, с которого еще не сошла красная сыпь, Гиду почувствовал, как застыла в жилах кровь. Инстинктивное желание, возникшее на какое-то мгновенье, сразу пропало, более того — он испытал отвращение. То ли от того, что он ненавидел Ёнок, то ли от того, что ему пришлось подавлять в себе это желание, Гиду сорвался с места:

— Мне надо идти.

Ёнок вскочила вслед за ним и схватила его за рукав.

— Оставь меня! — Гиду отдернул руку и выскочил из комнаты. Не сказав ни слова отцу, вышел из дома на улицу. И тут Гиду испытал невыносимую жалость к Ёнок и угрызения совести, которые, словно чернила осьминога, окрасили его душу в черный цвет, но он ничего не мог с собой поделать.

«Встретишь свою половинку, будете одна плоть…» — без конца твердил себе под нос Гиду. Он прошел к пивной на набережной и утопил свое горе в водке. Ту ночь он провел в объятиях служанки, сильно пахнущей дешевой косметикой.

Немного погодя после того, как Гиду ушел из дома, Ёнок, посадив ребенка за спину, вышла из своей комнаты.

— Отец, я схожу к матери, — не заходя в комнату свекра, сказала она.

Свекор тут же с шумом распахнул дверь:

— Ты что, оставляешь такую большую комнату и идешь спать с мужем в гостиницу? — грубо спросил он.

— Что вы! Он уже уехал на работу, — смущенная грубым обращением свекра, ответила Ёнок.

— Гм! Мои сын и сноха больше беспокоятся о семье аптекаря Кима, чем о своей собственной семье. Что, наша семья больше ничего не значит для вас?! — обычно свекор не возражал, когда Ёнок отпрашивалась к родителям, но сегодня он особенно нервничал, и его поведение удивляло её. Как только он захлопнул за собой дверь, Ёнок вышла из дома.

Когда она стала подниматься на холм западных ворот, закапал дождь. Ёнок попросила идущую за водой девушку прикрыть одеялом головку ребенка.

— Ай-гу, да это ж совсем новорожденный младенчик! Сын? — спросила девушка.

— Дочь, — ответила Ёнок.

Ёнок перешла холм западных ворот. Лицо ее омывалось уже не холодным дождем, а горючими слезами. Она не пошла к матери, а развернулась у Ганчанголя и отправилась к церкви. В зале для богослужения никого не было, но он был ярко освещен. Ёнок преклонила колена и долго-долго, рыдая навзрыд, молилась.

— Господи! Прости меня, грешную! Смилуйся надо мной и помоги! Верю, что даже если все в мире бросят меня, Ты никогда не оставишь меня! С Тобой мне спокойно. Ты снимаешь с меня тяжкое бремя и даришь надежду и любовь. Господи! Прости меня. По своей великой милости прости моего свекра, прости моего мужа, так же как простил однажды меня. Горячо верю, что Ты приведешь их к Себе.

Осенний дождь стучал в металлическую крышу церкви и в окна, заливая все водой. Над окрестностью сверкали молнии и раздавался страшный раскатистый гром, сотрясавший всю поднебесную. Ёнок еще горячее, громким голосом, как обезумевшая, продолжала страстно читать молитву, плача навзрыд.

На самой окраине Тонёна, в районе Мендэ, среди маленьких убогих хижин возвышался на четырех столбах просторный, покрытый черепицей дом. Здесь жили старший сын богатой семьи Ёнхак и его жена Ённан. Расстояние между домом Ёнхака и домом его родителей, которые жили на другом конце города, в районе Дороголь, было настолько большим, что становилось понятным, насколько надо было Ёнхаку опротиветь родителям, чтобы те переселили его так далеко от себя. Через слуг они всегда передавали ему рис, дрова и деньги на карманные расходы, но сами никогда и носа не показывали в его доме.

В доме Ёнхака и Ённан практически не было ничего, что можно было назвать хозяйством. Впрочем, было место, где стояли глиняные горшки с соевой пастой двенджан и острой перечной пастой гочуджан, но крышки горшков не закрывались, из-за чего в них собиралась дождевая вода, и никогда не переводились черви.

Как только Ханщильдэк зашла в дом, взгляд ее сразу упал на открытые глиняные горшки. Она заглянула в один из них и брезгливо сморщилась:

— Бунсун! — позвала она служанку.

— Иду-у, — протяжно ответила та и не спеша вышла из дома.

— Ой, госпожа! Здравствуйте.

— Что это такое? Ну-ка быстро принеси поварешку.

Служанка подала поварешку, и Ханщильдэк, закатав рукава, принялась вычерпывать тухлую воду из глиняных горшков, собрала плавающих червяков и выкинула прочь. Двенджан и гочуджан переложила в отдельные небольшие горшочки, а опустевшие горшки тщательно покрыла газетой.

— Двенджан нельзя даже влажными руками трогать, а тут еще и дождь замочил… как же так можно-то?

— Да я тут выходила на рынок, видимо, за это время дождем и замочило…

— В этом доме бабы ни одной нет, что ли, чтобы крышки у горшков закрывать? Пусть даже и нет, что, некому закрыть крышку горшка? — смывая с рук грязь, рассердилась Ханщильдэк.

— Хозяйка же есть, — ответила служанка.

— Ц-ц-ц… Когда же твоя хозяйка научится-то? Коли она не умеет заправлять хозяйством, ты бы хоть последила за горшками-то.

— Хорошо-о, — протянула медлительная Бунсун.

— Ну ладно, а где хозяева-то?

— Хозяин ушел, хозяйка спит.

— Средь бела дня?! — удивилась Ханщильдэк, затем прошла к террасе на заднем дворе и села.

— Вчера ночью драка тут была.

— Опя-ять?!

Но мать уже не удивлялась этому. Ёнхак и Ённан раза по три в день, ровно столько, сколько они принимали пищу, устраивали драки. Ханщильдэк осмотрела все в доме, внимательно примечая то, что исчезло на этот раз. Вместо подаренного на свадьбу нового медного таза у колодца валялся сильно помятый старый таз.