— Еще нет. Я хотел сперва рассказать это тебе.

— Хорошо, Йенс. Позвони сейчас адвокату, а я пошлю кого-нибудь к тебе в офис, чтобы проверить твои слова.

— Подобная запись на пленке является доказательством в суде, как тебе известно, — голос Йенса зазвучал напряженно.

— Брось, не волнуйся. Теперь они тебя отпустят.

Брекке шумно вздохнул в телефонную трубку:

— Пожалуйста, повтори это еще раз, Харри.

— Теперь тебя отпустят.

Йенс странно хохотнул.

— В таком случае я угощаю, инспектор.

— Не надо.

— Почему же?

— Я полицейский.

— А я на допросе.

— Не надо, Йенс.

— Как хочешь.

С улицы донесся хлопок: может, взорвалась хлопушка или лопнула шина.

— Я подумаю.

Харри положил трубку, вошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Сколько же можно, спрашивается, пребывать в тропиках и оставаться таким бледным? Он никогда особенно не любил загорать, но в былые времена загар прилипал к нему как-то быстрее. А может, образ жизни, который он ведет в последний год, повлиял на пигментацию кожи? Он плеснул себе в лицо холодной водой, вспомнил о загорелых пьянчугах из «Шрёдера» и снова воззрился на свое отражение в зеркале. Что ж, солнце, по крайней мере, подарило его носу багровый алкоголический цвет.

— Снова отбой, — объявила Лиз. — У Брекке есть алиби, а этого Лёкена мы списываем со счета.

Она откинулась на стуле и уставилась в потолок.

— Какие будут предложения? Если вам нечего сообщить мне на этой утренней летучке, то можете заниматься чем угодно, но завтра утром я жду от вас результатов.

Все вышли, только Харри остался сидеть.

— Что у тебя? — спросила его Лиз.

— Ничего, — ответил он, зажав в уголке рта незажженную сигарету. Начальница наконец-то разрешила курить в своем кабинете.

— Я знаю, что-то есть.

Харри улыбнулся:

— Я просто хотел убедиться. Что ты знаешь, что что-то есть.

Между бровей Лиз пролегла суровая морщинка.

— Расскажешь, когда будет что сказать.

Харри вынул сигарету изо рта и сунул ее обратно в пачку.

— Конечно, — сказал он, вставая, — я так и сделаю.

Йенс сидел, откинувшись на спинку стула, и улыбался; румянец играл на его щеках, шею украшала бабочка. Он напоминал Харри подростка на собственном дне рождения.

— Я даже рад, что посидел какое-то время в заключении. После этого начинаешь больше ценить самые простые вещи. Как, например, бутылку «Дом Периньона» урожая 1985 года.

Он подозвал официанта, который тут же поспешил к их столику, достал бутылку шампанского из ведерка и разлил по бокалам.

— Люблю такие вещи. Чувствую себя почти сверхчеловеком. Что скажешь, Харри?

Харри дотронулся до бокала:

— Здорово. Но все же это не мое.

— Мы разные люди, Харри.

И Йенс улыбнулся. Он снова надел свой костюм. Или похожий, Харри не мог определить точно.

— Некоторым людям роскошь необходима, как воздух, — продолжал Йенс. — Дорогой автомобиль, шикарная одежда и прислуга просто нужны мне для того, чтобы я нормально себя чувствовал, чтобы я знал, что действительно существую. Понимаешь?

Харри покачал головой.

— Ну да ладно, — сказал Йенс и поднял бокал за ножку. — Из нас двоих я декадент. Доверяй своему первому впечатлению, Харри: я самый обычный мешок дерьма. И пока для нас, дерьмаков, есть место в этом мире, я таковым и останусь. Твое здоровье!

Он, смакуя, подержал шампанское во рту, прежде чем глотнуть. А потом осклабился и застонал от удовольствия. Харри усмехнулся и поднял свой бокал, но Йенс неодобрительно посмотрел на него.

— Ну как? Начал наслаждаться жизнью, Харри? Тогда не получится быть строгим по отношению к самому себе.

— Иногда получается.

— Чушь! Все люди по своей сути гедонисты, только некоторые понимают это позже других. У тебя есть женщина?

— Нет.

— А не пора ли обзавестись ею?

— Пора. Но не вижу, какое это имеет отношение к наслаждению жизнью.

— Правда. — И Йенс заглянул в бокал. — Я рассказывал тебе о своей сестре?

— О той, которой ты звонил?

— Да. Она, кстати, свободна.

Харри рассмеялся:

— Не стоит благодарности, Йенс. Я ничего особенного для тебя не сделал, только арестовал.

— Я не шучу. Она просто гигант. Работает редактором в издательстве, но я считаю, что работа только мешает ей устроить свою личную жизнь. Кроме того, она отпугивает мужчин: слишком уж строгая, вроде тебя, настоящий кремень. Ты и сам, наверное, заметил, что все норвежские женщины, выбранные «Мисс такой-то», повторяют в интервью журналистам, что они очень целеустремленные? Слишком много развелось этих дам с характером!

И Йенс задумался.

— Сестрица взяла себе мамину девичью фамилию, как только достигла совершеннолетия.

— Не уверен, что мы подойдем друг другу по характеру.

— Это еще почему?

— Я по натуре трус. Поэтому я ищу себе скромную, самоотверженную девушку, желательно социального работника, такую красивую, что никто еще не осмелился сказать ей об этом.

Йенс захохотал:

— Тогда ты точно можешь жениться на моей сестре. Не важно, что она тебе не нравится: она так много работает, что ты почти не будешь ее видеть дома.

— Тогда почему ты позвонил ей домой, а не на работу? Ведь в это время в Норвегии было два часа дня.

Йенс покачал головой.

— Никому не говори об этом, но я совершенно не воспринимаю этих часовых поясов. Не соображаю, когда прибавлять, а когда вычитать часы. Это ужасно, отец называет меня маразматиком и считает, что это у меня по материнской линии.

И тут же поспешил заверить Харри, что его сестра не страдает подобными вещами, скорее даже наоборот.

— Будет тебе, Йенс, лучше расскажи, когда ты сам собираешься вступить в брак.

— Фу, не произноси этого слова вслух, при одной мысли об этом у меня учащается сердцебиение. Брак… — передернул плечами Йенс. — Проблема в том, что я, с одной стороны, не склонен к моногамии, а с другой стороны — романтик. Если бы я был женат, я не смог бы гулять на стороне, понимаешь? А мысль о том, что ты больше никогда в жизни не будешь иметь секса с другой женщиной, слишком тяжела, разве не так?