— Слабо тебе! Слабо!

— Ничего не слабо! — сердито возражал мальчик.

— А докажи! Докажи, что не слабо!

— И докажу! Тоже сказала, слабо!

— Ну, докажи!

— Ну и докажу!

Соломон Исакович приготовился было к очередной усмирительной процедуре, но в комнате затихло.

После того как дети ушли домой, он зашел в комнату.

Игрушек дети принесли сюда мало; на полу валялись главным образом предметы, подобранные ими на улице по дороге из школы: мелкие строительные детали, мотки проволоки, пустые бутылки и консервные банки, различные дощечки, камни и шарики, мятый рулон чертежной бумаги, разбитое зеркало и небольшой матрас с вываливающимся конским волосом. В одном углу была насыпана горка песка, а в другом, на куске брезента, разложена была целая лаборатория: в темных аптечных пузырьках настаивался яд из спичечных головок; в старой водочной стопке дрожали шарики ртути из разбитого градусника, в консервных банках сохли самодельные цветные мелки, полученные путем смешивания найденной на стройке известки с водой и акварельными красками из рисовального набора. Обломки готовых мелков лежали пестрой кучей на подоконнике, и цветная труха была растоптана по всей комнате.

Стены были густо изрисованы разнообразными, по большей части уже знакомыми Соломону Исаковичу сюжетами. Он постоял, разглядывая покачнувшиеся дома с многочисленными рядами окон, морские и воздушные бои, головастых людей с деликатными проволочными ручками и ножками. У самого пола, полузагороженная одним из мячей, которые Соломон Исакович отдал детям, была новая деталь, надпись бледно-розовым мелком, едва заметная при электрическом свете: САЛАМОНЧИК ЖЫД. Соломон Исакович узнал нетвердый, но старательный почерк мальчика. Ему было и смешно, и противно. Он знал, что это не было сделано с сознательным намерением нанести ему грязное оскорбление, уязвить его личные или национальные качества. Скорее, это было испытание его снисходительности. Проверка, как далеко они могут зайти, не нарушив его привязанности к ним. Эту привязанность они инстинктивно чувствовали, но, так же инстинктивно зная, что она ничем не заслужена, нуждались в непрерывном ее подтверждении. Однако выбор средства для этой проверки был знаменателен и удручил Соломона Исаковича. Он поборол желание стереть надпись, проветрил комнату, в которой слегка пахло конюшней, и вышел.

Ответ из учреждения все не приходил, но Соломон Исакович начал понемногу готовиться к отъезду. В самый разгар зимы, когда спрос на летние вещи был сравнительно невелик, он начал регулярно объезжать известные ему универмаги, и в конце концов ему повезло: выбросили партию болгарских летних костюмов, и он успел вовремя стать в очередь. Костюм был недешевый, но Соломон Исакович понимал, что без него в жарком климате никак не обойтись. Тогда же ему удалось купить и несколько легких маек-сеток, под рубашку. Плащ он решил не покупать, так как его старая болонья все еще выглядела прилично, а зимнее пальто, хотя и не выдержало бы еще одного сезона, на новом месте вряд ли могло понадобится. Не исключено было, конечно, что на будущую зиму он окажется все еще здесь, а то и где похолоднее, но расход на пальто был слишком велик и в настоящий момент не входил в расчет. Соломон Исакович вынул и осмотрел свои прошлогодние сандалии и демисезонные башмаки. Обе пары нуждались в починке, и он отнес их в сапожную мастерскую. Нужна была летняя шляпа. Соломону Исаковичу хотелось соломенную, но соломенной он не нашел, пришлось купить нечто из искусственного волокна, жесткое и полупрозрачное. Следовало бы приобрести парочку чемоданов, но Соломон Исакович подсчитал свои сбережения и решил не роскошествовать. Вместо этого он сходил к продовольственному магазину и там, у задней двери, подобрал три плотных картонных коробки из-под румынских консервов.

Покончив со своим гардеробом, Соломон Исакович занялся кухонной утварью. Его вполне устраивали его старые, помятые и выщебленные кастрюли и сковородки, алюминиевые миски вместо тарелок и чашки с отбитыми ручками, но везти их на новое место не хотелось. Соломон Исакович много лет не заглядывал в посудохозяйственные магазины и теперь был обескуражен; обнаружив, что там нет почти ничего из нужных ему предметов. Чашки и тарелки были непривлекательные и продавались только в громоздких и дорогих сервизах. За эмалированными чайниками люди занимали многодневные очереди. Сковородки были огромные и только алюминиевые. Все новые знакомые твердили: «Дерево, туда надо везти дерево», — и Соломон Исакович с досады купил две деревянные кухонные доски, тяжелые и совершенно ему не нужные.

Он решил махнуть рукой на посуду.

Постельное белье было в сравнительном порядке. На дне чемодана Соломон Исакович отыскал две простыни, протершиеся посередине, но из старого хорошего полотна, починку которых он давно откладывал. Теперь он, как делала еще покойница бабка, разорвал обе простыни пополам, аккуратно срезал полосы во всю длину простынь, убрав рваные места, сложил половинки внешними краями внутрь и вручную сострочил их мелким плотным стежком. Затем он подрубил наружные края, чтоб не обтрепывались. Простыни стали уже, но, поскольку в свое время они предназначались для двуспальной кровати, ширины в них все равно было достаточно, и они могли исправно прослужить еще добрых несколько лет. У наволочек, как всегда, оборвана была половина пуговиц, и Соломон Исакович пришил новые, а те, что еще держались, укрепил двойной петлей.

Матрас на его раскладушке был хороший, плотный, купленный всего три или четыре года назад, а вот сама раскладушка нуждалась в ремонте. В сущности, следовало бы купить настоящую кровать, и Соломон Исакович в свое время, при переезде на новую квартиру, планировал это сделать, но потом увлекся постройкой бассейна, а после выхода из больницы и вовсе не тем голова была занята. Соломон Исакович опять прикинул свои капиталы, вычел из них плату за отказ от гражданства, цену авиабилета, расходы на отправку багажа, стоимость ремонта квартиры перед отъездом, и опять только-только свел концы с концами. А ведь наверняка предстояли непредвиденные расходы, да и нужно было жить изо дня в день, кто знает, как долго, между тем шла весна, приближались школьные каникулы, дети должны были уехать в пионерский лагерь, а с тем кончался и скудный заработок Соломона Исаковича.

Один из непредвиденных расходов обнаружился очень скоро, когда Соломон Исакович взялся за свои книги. Рассудив, что на новом месте с русскими книгами будет туго, Соломон Исакович сходил в букинистический магазин и по дешевке купил полтора десятка старых, потрепанных томов из «Библиотеки школьника». По дороге домой он встретил одного из своих новых знакомых, и тот, увидев книги в авоське, одобрительно заметил, что Соломон Исакович правильно делает, избавляясь от старого барахла. Когда же Соломон Исакович вывел его из заблуждения, знакомый объяснил, что за старые книги, изданные до известного года, придется платить при выезде. Придя домой, Соломон Исакович перебрал свои книги и убедился, что все они были изданы задолго до критического года, а с полдюжины даже до революции.

Соломон Исакович еще тщательнее стал экономить деньги, пытаясь откладывать хоть пятерку с каждой получки. Но получек этих теперь предстояло всего две, и надежды существенно поправить баланс не было. Соломон Исакович подумывал, не потребовать ли прибавки у своих нанимателей, но вспомнил надпись розовым мелком у себя в комнате, давно, впрочем, исчезнувшую без его участия, и не стал.