— Что вы имеете в виду?

— Голяком к ним ехать собираетесь. На жалость ихнюю давить, что ли?

— У меня же есть все необходимое.

— Да? — милиционер встал и вышел в прихожую. — Где же?

Он открыл дверь в комнату.

Стоя рядом с ним, Соломон Исакович впервые увидел привычный ему хаос глазами постороннего человека. Милиционер посмотрел, затем медленно повернулся к Соломону Исаковичу.

— Это что же это значит? — неторопливо проговорил он.

— У меня здесь дети соседские играют, — неловко ответил Соломон Исакович.

— Дети играют. Да. Кто же им позволил так играть?

— Я позволил.

— А вам кто позволил?

— Мне?

— Кто вам позволил социалистическую собственность так поганить? Вам для этого новую квартиру отдельную дали, чтоб пакостить? Вместо спасибо сказать — это же хлев, а не квартира. Думаете, не ваше, так можно хоть что? Все равно, мол, уеду, не жалко? А после вас людям жить!

— Нет, я так не думаю, — негромко ответил Соломон Исакович. — Я перед отъездом все приведу в порядок.

— Уж это точно. Это не сомневайтесь. Это вас и спрашивать не станут. Сдадите квартиру как новенькую. Ну а пока-то? Так и будем продолжать безобразие?

— А вы советуете отремонтировать прямо сейчас?

Милиционер непроизвольно фыркнул и закрыл дверь.

— Ох ты Господи. Разве наше дело советовать? Ваше дело соблюдать, а наше — наблюдать за соблюдением. А не хотите соблюдать — заставим, вплоть до выселения. Чьи дети-то?

— Да тут… в нашем доме.

— Я спрашиваю, какая квартира номер?

Делать было нечего. По крайней мере, соседи были на работе, и можно было успеть предупредить их до следующего прихода милиционера. Соломон Исакович назвал номер квартиры. Милиционер открыл свой блокнот, чтобы записать, и покрутил головой.

— Одна жалоба на вас от них уже поступила, и тоже за порчу квартиры, а вы опять туда же?

На это замечание, хотя и вполне справедливое в смысле фактов, трудно было сразу придумать осмысленный ответ. Но Соломон Исакович подозревал, что, как и во всем визите милиционера, целью здесь было не получить осмысленный ответ, а напомнить ему правила игры, по-прежнему приложимые к нему, на случай, если он их преждевременно забыл. Соломон Исакович был вполне согласен, что он в таком напоминании нуждался.

— Я немедленно начну ремонт, — пообещал он.

— Обещать-то вы все горазды.

Сочтя, видимо, что он сделал свое дело, милиционер снизил тон и собрался уходить. Но у двери не удержался и спросил:

— А что ж телевизор, так и нету?

— Да вот…

— Зря. Хоть показали бы им там, какой у нас высокий уровень технической продукции.

— Да они и так знают.

— Что они знают? Одно дело знать, другое дело своими глазами увидеть. Ну, не телевизор, хоть что… хоть электробритву повезите. У вас есть электробритва?

— Нет, я безопасной бреюсь.

— На Ленинском проспекте в «Подарках» отличные бритвы недавно давали, «Заря» в кожимитовом футляре.

— Может, я и куплю бритву.

Хоть и безобиден мог показаться пожилой милиционер с его поучениями и пристрастием к отечественной технической продукции, а Соломон Исакович знал, как мало нужно для того, чтобы все его вопросы и вскользь брошенные замечания обернулись совсем не безобидными последствиями. Он немедленно принялся укреплять все слабые места своей обороны.

Как только пришли дети, он отвел их домой и сказал им, что они больше не смогут приходить к нему в квартиру, так как он будет ее ремонтировать. Родителям пришлось рассказать про милиционера, чтобы они были готовы, если он придет к ним с проверкой. Соседи, как он и ожидал, испугались, обвинили Соломона Исаковича в том, что он брал детей к себе без их ведома и разрешения, и немедленно отказали ему от места. Они по-прежнему делали вид, что не знают о его приготовлениях к отъезду, иначе людям могло бы показаться странным, что они доверили такому человеку детей.

На следующее утро Соломон Исакович поехал в стройконтору. В отделе кадров ему сказали, что место курьера действительно есть, но им не понравилось высшее образование Соломона Исаковича, а также то, что он уволен был по сокращению штатов в столь близком к пенсионному возрасте. Тем не менее ему предложили оставить заявление и приехать через неделю.

Затем Соломон Исакович принялся за уборку комнаты. В свой старый мешок из-под картошки он сложил все мало-мальски портативные предметы. Мешок он оставил в передней, чтобы потом отдать детям, а все остальное, включая матрас и осколки зеркала, вынес на помойку. Затем он, насколько мог, отдраил разрисованные стены шпахтелем. Ему пришло в голову, что за те неполные два года, что он живет в своей новой квартире, он уже в третий раз занимается капитальной отделкой своей комнаты, а вскоре, возможно, придется делать это в четвертый раз.

Когда Соломон Исакович начал разводить побелку, пришли дети. Соломон Исакович отдал им мешок и велел уходить. Они ушли, но через несколько минут вернулись с пустым мешком. Он взял мешок, не впуская их в квартиру, но дети стояли с таким скучным видом, что у него не хватило духу закрыть дверь.

— Мы есть хотим, — сказала девочка уныло.

— Разве вам мама ничего не оставила?

— Мы все твои вещи на помойку выбросили, и мелки, и все, — сказал мальчик.

— Зачем же? Там ведь много хорошего было, могло бы пригодиться.

— Нам не пригодится, — так же уныло ответила девочка. — Папа с мамой не велели барахло в дом носить.

— Я тоже есть хочу, — сказал мальчик.

Соломон Исакович впустил детей в квартиру. Они молча, не пытаясь даже заглянуть в комнату, прошли в кухню, аккуратно сложили свои пальто и портфели в ногах раскладушки, терпеливо до ждались, пока Соломон Исакович разогрел постные щи.

— Твой суп вкуснее нашего, — сказал мальчик.

— Не сравнить, — сказала девочка.

— Мы к тебе все равно каждый день приходить будем, — заверил мальчик.

— Нет, это нельзя, — сказал Соломон Исакович. — Вам ведь и мама с папой сказали, что нельзя.

— А мы все равно будем, — сказал мальчик. — Пока в лагерь не уедем. А потом вернемся из лагеря и опять будем приходить.

— Нет, нельзя, — сказал Соломон Исакович с некоторым усилием. — И играть вам негде, комнату я начал ремонтировать.

— А мы здесь будем, в кухне, с тобой, — сказал мальчик.

— Мы тебе поможем ремонтировать, — сказала девочка.

— И я ведь, наверно, скоро уеду.

— Э, а сам говорил, может, еще и не уеду, укоризненно сказала девочка.