Каждому павлину этого спального вагона отводилась собственная полка рядом с раковиной. На полке Пегс лежала серебристая расчёска, которая, причёсывая, стригла волосы. Флинн секунду помедлила, а затем взяла эту серебристую штуковину и укоротила доходившие до плеч волосы до подбородка. Лилово-синие прядки упали на пол. Взглянув через пять минут на себя в зеркало, Флинн увидела, что её волосы стали не только сантиметров на шесть короче, но и, как прежде, каштановыми.

Флинн удовлетворённо улыбнулась. По непонятной причине она чувствовала себя теперь свободнее и как-то больше самой собой. Она надела джинсы и рубашку и вышла в коридор, готовая решать любые проблемы. Первым делом ей нужен был кто-то, кто скажет, почему при всех заботах и тревогах из головы не идёт именно разговор с матерью.

«Я хочу поговорить с дочерью… сомнительный оптимизм… фотография на объявлении в розыск… будто я прячу Йонте в доме под ковром, да?»

Голос матери всё ещё звучал в ушах Флинн, когда Пегс рассматривала её новую причёску. Голос матери раздавался у неё в душе, когда они с Пегс и Касимом обедали, обсуждая серьёзность создавшегося положения. Голос матери стучал в сердце Флинн, в то время как без уроков и без какого бы то ни было плана проходил день и словно эффектная декорация к спектаклю наступили сумерки. Её слов в голове у Флинн не могли заглушить ни громкие споры Кёрли с Дарсоу, ни торопливые шаги учителей в коридорах.

За ужином столовую освещал сероватый сумеречный свет. Липкий мокрый снег шлёпался об оконные стёкла, словно капли ночи, вытягивая из помещения мерцание и блеск стеклянных графинов.

В поезде царило угнетённое молчание. Никто не смеялся, никто не добавлял в воду шипучий порошок. Павлины, сидя маленькими группами, тихо совещались. За столом по соседству с Флинн, Пегс и Касимом восседал Берт Вильмау, обсуждая с Обри и Весной из третьего класса, каким образом до закрытия экспресса спасти из поезда как можно больше имущества.

– Сначала нам нужно забрать всё из клубных помещений, – деловито заявила Обри. – Печатный пресс – это большая ценность. И архив негативов Оллина Гальдоса. И все вещи из клуба Стефенсона…

Пегс, взглянув на Флинн, закатила глаза.

– Такое ощущение, что Вильмау придумал самую дурацкую версию игры «Я пакую чемодан», – сказала она, апатично помешивая рыбный суп. – «Я пакую чемодан и беру с собой из обречённого поезда…» Будто мы на аттракционе «дорога ужасов»!

Флинн подавленно молчала. Экспресс действительно почти таким и представлялся: обречённым и потонувшим в снегах. Она не слышала ответа Касима, склонившегося над своей тарелкой с супом, потому что в ушах у неё до сих пор бранился кошмарный призрак матери.

Но почему её слова так сильно беспокоят? Теперь, когда им с Пегс и Касимом предстоит спасать весь поезд, словно речь идёт о спасении целого мира, – почему же у Флинн такое чувство, будто она не понимает свою мать?

Она опустила взгляд на суп – какие-то комки в тарелке, как мокрый снег снаружи на крыше поезда, – и вдруг поняла, в чём проблема. Внезапно она услышала слова матери «…прячу Йонте в доме под ковром, да?» и чётко осознала, какую картину они вызывают в ней: воспоминание о субботней ночи, о замене колёсных пар, о Фёдоре, о…

– Тень, – прошептала Флинн, подняв глаза к окну. Жгучий мороз превратил ночь в стену из непроглядной тьмы. Перед внутренним взором Флинн снова поднялась тень, как пять дней назад в тёмном коридоре спального вагона, когда поезд стоял в огромном ремонтном зале.

«Где тень – там и тело, которое её отбрасывает», – утверждал Вильмау. В памяти Флинн под ковровым покрытием опять стало подниматься чьё-то туловище – а затем мгновенно исчезло, как кролик, которого фокусник запихал назад в цилиндр.

– Ковёр! – воскликнула Флинн, вскочив с места так поспешно, что Касим чуть не опрокинул себе на колени вторую порцию рыбного супа.

– Да что с тобой такое?! – испуганно спросил он, но Флинн уже мчалась по проходу между столиками в битком набитой столовой.

– Увидимся позже в купе вместе с Фёдором! – крикнула она в уверенности, что к тому времени выход для решения всех проблем уже будет найден.

Дрожа от возбуждения, Флинн налегла на железную дверь в конце вагона и с шумом пронеслась по соединительным мостикам. Чайный бар, библиотека, вагоны-классы, вагоны для самостоятельных занятий – ей казалось, вагоны никогда не кончатся, пока наконец она не добралась до третьего спального. Там, где посреди ночи тень появилась и так внезапно и таинственно, словно павлин-фантом, снова исчезла, Флинн опустилась на колени.

В отделанном деревянными панелями третьем спальном вагоне было тихо и пусто. Он словно вымер. Двери некоторых купе оставались открытыми, выставив напоказ незастеленные постели, свежевыглаженные форменные рубашки и громоздящиеся там, соревнуясь с банками имбирснафа, книги.

После воплей Вильмау в столовой здесь, в спальном вагоне, стояла такая призрачная тишина, что Флинн не отказалась бы услышать хоть какие-то голоса. Не обращая внимания на качку и металлический перестук колёс, Флинн спросила фотографии выпускников, висящие между по-ночному чёрных окон:

– Как вы думаете, я на правильном пути?

Порхающие буковки под фотографией Жюля Верна сложились в обычный ответ: «Сила воображения».

– Моя просто взрывается от того, что здесь происходит, – возразила Флинн и опустилась на колени, внезапно обрадовавшись, что никто не видит, как она на четвереньках ползёт по коридору, простукивая ковёр. И именно в том месте, где, как помнила Флинн, объявилась тень, мягкое ковровое покрытие вдруг упруго пружинило.

Флинн застыла. Вверх по руке поползли мурашки, перебрались на спину и, пощипывая, добрались до головы. Она напала на верный след. Ну почему ей это раньше в голову не пришло! Флинн провела кончиками пальцев вдоль зазора между сине-зелёным ковролином и блестящим красным деревом стены. И действительно: там, прямо под её коленками, кусочек ковра очень аккуратно прорезали. Он вынимался как огромный кусок торта, и под ним обнаружился ничем не покрытый, шершавый дощатый пол. А в нём – Флинн стало почти дурно от волнения – закрытая крышка люка!

Флинн прошлась пальцами вдоль пазов, представляющихся ей каким-то не пропускающим зло магическим заклятием. Сквозь пазы, в которых крошечными осколками скопился лёд, внутрь с шипением прорывался ветер. Флинн очень чётко слышала у себя под ногами перестук колёс и скрежет металлических соединений. Скрип пола заполнил её сознание.

Па-дам, па-дам, па-дам – повторяли под ногами колёса.

Па-дам, па-дам, па-дам – в такт им колотилось сердце.

Флинн не понимала, что надеялась там найти. Якуба? Йонте? Что-то, что освободит её от всех тревог?