Серена продолжает описывать мне свадьбу. Хетти рассказала ей, что после церемонии, когда все пошли домой, — Агнешка еще утром сделала профитроли, испекла маленькие кексы с корицей и особый хлеб на сгущенном молоке без сахара, — так вот, молодая жена побежала вперед, шлепая туфлями без задников на маленьком тонком каблучке, — отпереть парадную дверь и поставить чайник. (Раньше это были туфли Хетти, но сейчас ей больше нравится высокая шпилька.) А разводящая кошек мамаша сделала странную вещь. Вбежала за Агнешкой в дом, выскочила через заднюю дверь в садик, взяла горсть земли и раскидала землю в кухне по полу. Тут подошли и остальные. Агнешка налила ведро горячей воды, насыпала в него порошка, мамаша вылила воду на пол, а Агнешка взяла щетку и собрала воду вместе с землей в ведро. У сестрицы неведомо откуда взялись силы, она стала хлопать в ладоши, ну и дальше все пошло своим чередом.

— Хетти сказала “своим чередом”? — спрашиваю я. — Каким это таким своим чередом?

— Ну, это вроде бы такой старинный свадебный обряд, — говорит Серена. — И не так уж все на самом деле хорошо. Хетти и Мартин, может быть, и не считают, что это настоящая свадьба, а вот Агнешка и ее родственники наверняка именно так и считают…

Скоро месяц, как прошла свадьба. Хилари уехала во Франкфурт, и в распоряжении Хетти теперь очень приятный кабинет с видом на крыши. Элфи — ее милейшая, но несколько безалаберная помощница; Марина — когда она грозилась подать на издательство в суд, у нее сдали нервы от сомнений: надо ли с нами судиться или нет, — наконец-то закончила роман и принесла рукопись. Книга пройдет на ура. Агнешка нашла свой паспорт и послала письмо в Министерство иностранных дел вместе со свидетельством о браке, которое ни у кого не вызвало интереса. Кажется, Украина скоро станет частью Евросоюза, и потому никого не волнует, по какую сторону границы кто родился, все равно эта граница не сегодня завтра будет упразднена. Барб в декретном отпуске и уехала во Флориду; Дебора больше не беременна. Мартин работает сейчас в “Д’Эволюции”, его начальство — Сирилла Лейтон, эффектная и энергичная молодая особа двадцати семи лет. Она помогает Мартину в работе, поддерживает его и даже ему льстит. Сама она писать не умеет, но хотя бы сознает это, и если иной раз статья выходит под ее именем, его это ничуть не тревожит. И если говорить откровенно, эволюция сама по себе поинтересней, чем деволюция. Дарвинисты и неодарвинисты не дураки выпить, любят крепкое словцо, постоянно шутят и смеются, не то что журналисты, которые погружены в политические теории. Столкнувшись лицом к лицу с человеческой природой, они не впадут в пафос и не станут пытаться исправить мир с помощью политики — возможно, они вильнут вправо, разведут руками и скажут: “А чего вы хотели, такова жизнь”, но Мартина этим не удивишь. Он-то знает, с кем ему по пути.

Когда кто-то интересуется его семейным положением (просто поразительно, сколько молодых женщин на конференциях и вечеринках спрашивают его в лоб: “У вас кто-нибудь есть?”), он отвечает: “Я живу с подругой, она моя гражданская жена. У нас ребенок”. Конечно, он никому и словом не обмолвился о своей свадьбе и рад, что Гарольд вращается в более высоких сферах и потому редко бывает в журнале, иначе без конца подмигивал бы гнусно и намекал.

Политические перспективы Мартина неуклонно улучшаются; он рассчитывает, что партия выдвинет его кандидатуру где-нибудь в захолустье на Севере, и надеется, что он там не пройдет. Эти выборы желательно проиграть, тогда ему предложат какой-нибудь проходной округ поближе к Лондону. Хетти ведь ни за что не согласится уехать далеко от Лондона, он это понимает.

Вот Агнешка — та поехала бы за ним хоть на край света, но он ведь живет не с Агнешкой, а с Хетти.

Агнешка по-прежнему ухаживает за Китти, спит в своей собственной кровати, подает Мартину и Хетти еду, по-прежнему внимательна и услужлива, и, казалось бы, все хорошо и прекрасно, только теперь она почему-то плачет у себя в постели по ночам. Они слышат через стенку, как она тихонько всхлипывает и давится слезами. Чего ей не хватает? Что им надо сделать, чтобы она перестала страдать?

— Да что с ней такое происходит? — спрашивает Мартин. — Она не дает мне спать, а если я не выспался, я не могу писать.

— Мы столько для нее сделали, больше уже просто невозможно, — говорит Хетти. Не слишком-то Агнешка радуется, маловато выражает ей благодарности.

Мартин толкает Хетти локтем в бок, тихонько смеется и шепчет — они всегда разговаривают в постели шепотом:

— Почему невозможно? Возможно.

— То есть взять ее к нам в постель, как мы раньше брали Китти, пока в нашей жизни не появилась миссис Аркрайт и не объяснила, что этого делать нельзя? Нет, Мартин, ничего не выйдет. — Хетти говорит все это шутливо.

— Зачем ты называешь ее миссис Аркрайт? — говорит Мартин. — Звучит как-то неприязненно.

— Ах да, она ведь теперь твоя жена, и ты должен ее защищать. — Хетти и вправду чувствует, как в ней шевельнулась неприязнь. — Очень рада, что она вызывает у тебя именно те чувства, какие должен испытывать муж.

— Ну что мне делать, что? Это все ты же придумала. Не выношу женских слез. Вот уж шантаж.

Хетти спрашивает Агнешку, в чем дело, но Агнешка лишь качает головой и говорит: “Нет, нет, все хорошо”.

Китти надоели слезы, и она больше не пытается слизывать их язычком.

На следующую ночь, а может быть через ночь Хетти и Мартин занимаются любовью чуть более раскованно и шумно, чем обычно, они уже над собой не вольны. Потом Мартин говорит:

— Раз уж мы не можем жить без нее, надо нам что-то придумать, чтобы можно было жить с ней.

За стенкой начинают рыдать еще более бурно.

— Что бы ты там ни придумал, в свою постель я ее не положу. — Не надо бы Хетти этого говорить, она ступает на опасную территорию, сама это хорошо понимает, но удержаться не может.

— Господь с тобой, Хетти, ничего подобного у меня и в мыслях не было, — говорит Мартин. — Ты ведь не знаешь, о чем я думаю.

Вечно Хетти кажется, будто она знает, что происходит в его голове, и как же его это злит! Оба они принимают снотворное. Хетти засыпает, Мартин нет.

Мартина пугают его собственные мысли. Агнешкины слезы его возбуждают. Вскочить бы нагишом с постели и прямо сейчас оттрахать ее.

Она бы тогда перестала плакать.

Он мечтает об этом в журнале все дни напролет. Агнешка ведь его жена.

На днях она гладила, склонившись над гладильной доской, на ней была желтая кожаная юбка Хетти. Длинные ноги — голые, он видел, как играют ее мускулы выше колен сзади, и ему пришлось уйти в ванную, чтобы успокоиться. Нет, нет, он любит Хетти. Он не любит Агнешку. Хетти его женщина, ради нее он отказывается от встреч с девушками, которые заговаривают с ним на конференциях. Хетти мать его ребенка — Хетти, а не Агнешка, хотя, без сомнения, Агнешка больше заботится о Китти, чем Хетти. Китти уже знает довольно много слов, она произносит их чуть нараспев, как Агнешка, и чуть пришепетывает. “Боззе мой!” — лепечет она, копируя Агнешку. Хетти она не подражает, не чертыхается. Знает, что лучшее украшение маленькой девочки — добрый нрав и милота, а вовсе не напористая самоуверенность Хетти.