«На войне почему-то всегда больше погибает хороших и славных людей, — подумал Дементьев, узнав о гибели комбрига, — Богатырев, Мироненко, теперь вот Федор Петрович… Наверно, так происходит потому, что лучшие люди — настоящие люди — идут впереди, они не прячутся за спины других и первыми ловят пули, летящие навстречу. Какой-то ученый муж утверждал, что война, мол, дело полезное, это своего рода естественный отбор, селекция, улучшение рода человеческого — жестокое испытание войной проходят только самые лучшие и самые жизнеспособные. Сюда бы его, этого кабинетного мыслителя, под снаряды и пули — «естественно отбираться» среди грязи и крови. Если бы война действительно отбирала бы самых лучших, отсеивая в могилы только шлак и мусор человеческий, я бы, наверно, увидел бы в ней пользу, несмотря на всю ее жестокость и мерзость. Но дело в том, что людишки мелкие и подленькие приспосабливаются к любым обстоятельствам куда лучше, чем честные и прямодушные, и выживают именно они, подлые, а вовсе не герои, кидающиеся под танки и ложащиеся на амбразуры. Герои остаются лежать под гранитными обелисками, а выжившие за их спинами плодятся и размножаются, как крысы, которых так трудно вывести. Так что не прав этот теоретик — войны вовсе не улучшают породу людей, скорее наоборот…».

Колонна дивизиона шла через горящий Згеж, над головами попискивали пули, по обеим сторонам улицы мрачно и торжественно полыхали дома, словно погребальные костры, на которых воины-русичи некогда сжигали павших. Вокруг не было видно ни единой живой души, но кое-где еще постреливали. «Катюши» прошли удачно, а идущий следом зенитный дивизион был обстрелян шалой группой уцелевших немцев. Зенитчики тут же развернули свои тридцатисемимиллиметровые автоматы и в считанные секунды смели недобитков.

Отряд Темника прошел уже сто пятьдесят километров и с разбегу форсировал Варту. У Конина споткнулись — город выкинул белые флаги только двадцать первого января, когда подошла вся девятнадцатая мехбригада. Немцы сбрасывали воду из водохранилища на реке Дунаец — вода затопила пойменные луга, ее уровень в Висле поднялся более чем на метр, — но не смогли задержать наступление русских войск.

…Корпус Дремова шел на Познань — город-крепость на старой польско-германской границе, прикрывавший дорогу на Берлин.

* * *

Сведения разведки были неутешительными: город защищен тремя оборонительными обводами, напичканными дотами и дзотами, подтянуты резервы — гарнизон насчитывал до пятидесяти тысяч солдат с запасами продовольствия на три месяца осады. И все-таки Темник решил попробовать стены крепости на зуб. Попробовал — и поморщился: удары по Познани разведывательными группами и всем передовым отрядом не дали ощутимых результатов. Не принес удачи и штурм, предпринятый всеми силами корпуса, — бригады дважды пытались ворваться в город, и оба раза откатывались, неся ощутимые потери. По режиму и плотности огня защитников можно было сделать вывод, что крепость обороняют не тыловые части и не наспех собранные фольксштурмовцы, а опытные отборные войска.

Глядя в бинокль на Познань, Павел Дементьев испытал странное чувство: ему вдруг показалось, что ожило и вернулось средневековье. Не танки и самоходки шли на город — по белому заснеженному полю ползли к стенам осажденной крепости стенобитные машины на полозьях. Их тащили толпы полуголых изможденных рабов, подгоняемых ударами плетей и гортанными выкриками узкоглазых воинов с луками и кривыми саблями. И на высоком холме стоял ордынский военачальник, и вислоухий лисий малахай скрывал генеральские погоны на его плечах. А на стенах и башнях крепости горели факелы, и рыцари с тревогой смотрели сквозь щели забрал не несметное войско кочевников, выплеснувшееся откуда-то из глубин Азии, и ждали приступа, и возносили молитвы, прося Господа укрепить их руки и сердца.

«Нет, шалишь, — внутреннее усмехнулся Павел. — Не дикая монгольская орда явилась к вам, одержимая жаждой грабежа, — к вам, господа рыцари-крестоносцы, пришло возмездие: возмездие за все то, что вы натворили на нашей русской земле, придя туда с огнем, мечом и надписью на бляхах солдатских ремней «С нами бог!». Не с вами Бог, тевтоны, нет, не с вами — придется вам ответить за все».

Взять Познань одними танками, да еще с явно недостаточными силами, не удалось. К счастью, Дрема-нойон и его темник[5]быстро поняли безнадежность этой затеи, понял ее и Катуков, понял и сам Жуков, хотя он и настаивал вначале на скорейшем взятии города. Брать крепость было нечем: Познань защищала целая армия, а у осаждающих не было тяжелой артиллерии, тылы отстали, и войска испытывали острую нехватку горючего и боеприпасов.

В итоге Познань обошли (только через месяц город взяли полевые армии Чуйкова и Колпакчи), и основные силы Первой гвардейской танковой армии перенацелились на прорыв Мезеритцкого укрепленного района. Обходя город, танкисты Дремова мимоходом захватили на аэродромах под Познанью свыше семисот (!) немецких самолетов. Высшее командование не поверило — такого, мол, просто не может быть. «Слишком большое» число трофейных самолетов произвела ошеломляющее впечатление в Москве. Ставка направила для проверки специальную комиссию, и та подтвердила цифру: да, захваченных самолетов действительно оказалось свыше 700.

Московская комиссия считала трофейные самолеты, а танкисты считали километры, оставшиеся до немецко-польской границы: двести, сто пятьдесят, сто… Еще немного — и вот она, река Обра, вот она, Германия.

…Гусеницы русских танков яростно дожевывали последние километры, отделявшие их от границы Тысячелетнего Рейха…

* * *

Реку Обру перескочили с ходу, и с ходу же ворвались в Бомст, небольшой немецкий городок с обширной центральной площадью и многочисленными средневековыми зданиями и памятниками. Это была уже Германия — та самая, куда русские воины шли три с половиной года и наконец-то дошли. Павел прислушался к своим чувствам — не было у него в душе ни злобной радости, ни желания мстить мирному населению, ни ликующей ненависти. Было только какое-то внутреннее волнение — «Неужели?» — и спокойное торжество победителя, уверенного, что дойдет он и до логова Зверя: до Берлина.

Город, покинутый жителями, горел. Не было слышно уже ни взрывов, ни выстрелов — только шуршание огня и тихий треск горящего дерева. Дивизион «катюш» остановился на центральной площади, где уже стояли танки Бочковского, опасливо принюхиваясь стволами орудий к пустым и темным улицам. Дементьев вышел из машины и огляделся по сторонам. Вокруг, кроме русских солдат, не было никого — Бомст вымер, на его улицах царили мрак, разгоняемый языками пламени, и тишина, нарушаемая приглушенным урчанием моторов танков и «бээмок». Не было видно и трупов — гарнизон, если он здесь был, оставил город без боя. Со второго этажа большого серого каменного дома выпала прогоревшая оконная рама, ударилась о мостовую и рассыпалась на рдеющие уголья. Тишина была давящей, зловещей и черное беззвездное небо казалось тяжелой могильной плитой, накрывшей мертвый город.