Кто-то стреляет.

Выстрелы звучат с норвежской стороны, из леса у меня за спиной.

Я оборачиваюсь, чтобы увидеть того, кто стрелял. Но почти все исчезли. Осталась только одна тень.

Это мама.

Дернувшись, я падаю на лед. Чувствую, как меня сковывает паралич. Понимаю, что больше никогда не смогу ходить. А весной лед растает. И тогда я утону.

Мне исполняется двадцать лет. Никто в Высшей народной школе не знает о моем дне рождения. Обычный, по-зимнему темный вторник. Я никому об этом не говорю.

Но после обеда иду в Землянку. Эйрик будет три часа заниматься с мальчиками. Наше с Сигрюн время строго ограничено. Младшая сестра Марианне. Она не понимает, как сильно она меня задела, сказав: «Почему, думаешь, я лежу тут рядом с тобой и позволяю тебе это делать?» Как будто она так поступает только ради меня! Эта фраза отдалила нас друг от друга. Я не смею додумать ее мысль до конца. Мы находим друг друга в музыке. Отдаем свои чувства и страсть этой безликой комнате, в которой живут мелодии. Мы почти вежливы и, обогащенные опытом, присутствуем в страстях друг друга. Играем Брамса. Сыграли уже три его сонаты. Играем Франка. Играем Бетховена. Нам больше не нужны слова. Музыки нам более чем достаточно. Она делает нас заметными. Мы можем выразить в ней свою личность. Можем показать себя или же отступить в тень. Сигрюн начинает понимать, как хорошо она играет. Она была создана для музыки, предназначена для нее. И еще не поздно. В любую минуту она может стать профессиональным музыкантом. Если она не справится с конкуренцией, делая карьеру солистки, она сможет играть в оркестре. Я многому научился, играя с нею. Сидя в одиночестве за фортепиано, я перестал слышать себя. А теперь вынужден слушать все, что я делаю. Если она замедляет темп, я должен следовать за ней. То же касается и исполнительских нюансов. И я слышу, что она играет лучше, чем я. Находит решения более обоснованные, чем те, которые выбрал бы я.

После игры мы, словно совершая ритуал, идем к дивану. Глоток ледяной водки из термоса. Наш общий порок, от которого у нас розовеют щеки и появляется блеск в глазах.

Я целую ее, зная, что с улицы нас здесь никто не увидит. Потом мы отдаемся друг другу. Эйрик может вернуться в любую минуту. Но нам не страшно. Достаточно одной секунды, чтобы уничтожить следы нашего преступления. Сигрюн так же зависит от этого ритуала, как и я. Она ждет, чтобы он был совершен. Для этого нам не нужно даже лежать. Я точно знаю, что и как должен делать. Она мне все позволяет.

Эта тайна принадлежит только нам.

А тайны связывают людей друг с другом. Мы получаем что-то, не думая о расходах. Я знаю кратчайший путь к ней. Нам достаточно пятнадцати минут в моей комнате, и все. О большем я не прошу. Похоже, ее особенно возбуждает то, что ей не надо ничего отдавать взамен. Наши роли переменились. Я — замечательный любовник. И не требую никаких усилий с ее стороны. Я даже не требую, чтобы она была голой.

Но такие отношения не способствуют большему доверию друг к другу. Словно она уже привыкла, что это в порядке вещей. Словно я, делая то, что я делаю, облегчаю для нее совместную жизнь с Эйриком.

Зима продолжается.

Мы вместе празднуем Рождество у них в Землянке. Гуннар Хёег тоже с нами, но он выглядит далеким, усталым и рано ложится спать, все праздничные дни он живет на туристической базе и поздно приходит к завтраку. Мы слушаем «Рождественскую ораторию» Баха. Сигрюн не хочет, чтобы мы с нею играли для Эйрика и Гуннара Хёега. Говорит, что нам нужно время, что мы еще репетируем и не готовы к дебюту. Эйрик и Гуннар засиживаются за полночь, беседуя о холодной войне и пограничной политике. Мы с Сигрюн клюем носом и ложимся спать каждый у себя.

В январе на нас обрушиваются будни. Я стал как будто частью инвентаря у них в Землянке. Все время я спрашиваю себя: что знает Эйрик? Понимает ли он, что Сигрюн изменяет ему со мной?

Она намекнула мне, что между ней и Эйриком почти нет близости. Я ей не верю. Думаю, она так говорит, чтобы утешить меня, потому что секс между нами хоть и важен, но все-таки какой-то односторонний. Иначе и быть не может, пока она говорит, что хочет жить с Эйриком, хочет родить от него ребенка.

А кто же тогда я? Ее прошлое? Ее молодость? Напоминание о том, кем она могла бы стать? Может, ей приятно думать, что я делаю это с ней, а не с Марианне?

Или я для нее просто хороший аккомпаниатор? Тот, кто может сопровождать ее и в музыке, и в чем-то личном. Настолько личном, что она практически не делится этим ни со мной, ни с Эйриком. Может, я только первый попавшийся помощник, что-то, что она может приобрести, сделав заказ по почте.

Январь 1972 года. Неожиданно ко мне приходит Таня Иверсен и приносит программу Джаз-клуба в Киркенесе на зиму и весну этого года.

— Я подумала, что тебе будет интересно, — говорит она.

Мы с Таней почти не виделись после того так называемого урока музыки. Она более гордая, чем все девушки, которых я знал. И единственная, кто понимает, что происходит между Сигрюн и мной. Понимает, кем заняты мои мысли. Вместе с тем мне хотелось бы помочь ей, уговорить ее и впредь заниматься музыкой и импровизацией.

Но она это пресекла. Может быть, она бессознательно понимает, что я не обладаю той внутренней свободой, которую она продемонстрировала мне во время своего пения. Она знает, что мои будни посвящены зубрежке нот. Ей это не подходит. Первые Усики лучше, чем я, подходит и для создания музыкальной группы, и для секса. В последнее время Таня стала иначе одеваться. Черное платье свободно висит на ее высокой фигуре. У нее задатки звезды, думаю я. Она уже начинает походить на женщин, чьи фотографии печатаются в иллюстрированных журналах. Марианна Фэйтфул. Кристина Мак-Ви. Патти Смит. Они очень занимали Марианне, она говорила, что мужчинам и женщинам нужны новые, освобожденные иконы, чтобы переделать общество. Ни больше ни меньше.

Список артистов, приглашенных Джаз-клубом Киркенеса, производит на меня впечатление. Квартет Калле Нейманна. Трио Свейна Финнерюда. Кнут Рииснес и Арилд Андерсен. Юн Балке. Группа-блюз пивоваренного завода.

— Боже! Приедет даже Габриель Холст! — восклицаю я. — Трио Ньяля Бергера. Урбан Шьёдт — ударник. Всё как было.

— Кто такой Габриель Холст?

— Мой друг.

— Как интересно! Ты знаком с джазистами?

— Знаком — это слишком сильно сказано. Встречались иногда. Габриель очень открытый человек. Давай пойдем туда вместе. Если я замолвлю за тебя словечко, не исключено, что он пригласит тебя на сцену в конце концерта.

— А что я должна буду петь?

— Да что хочешь. Ведь это джаз.

— А ты там будешь играть?

— Возможно. — Для меня это странная и как будто незнакомая мысль. Правда, Габриель хотел, чтобы я почувствовал себя свободным, стал самостоятельным.