Через два часа они были у околицы темного большого села, где в окошках вместо электрических ламп желтели фитили, опущенные в банки с нефтью. Командир достал портативную рацию и на условленной частоте послал в эфир короткий позывной – «Мансур». Что означало: маршрут проверен, мин нет, потерь, среди разведчиков нет.

Эту информацию принес Басаеву начальник разведки Адам, застав командующего за чисткой оружия – короткоствольного автомата «узи», подаренного иорданцем Хаттабом.

Басаев призвал к себе командира смертников, невысокого, с тихой улыбкой Умара, казавшегося застенчивым подслеповатым пастухом, с черной, рассыпанной по груди ваххабитской бородой, с брезентовой сумкой через плечо, где вместо противогаза хранились Коран и цветные арабские литографии с изображением Мединской мечети, священного камня Кааба и раздвоенного кривого меча, по которому, как вьющаяся виноградная лоза, бежала начертанная заповедь.

– Умар, настал час, когда мы нуждаемся в тебе, как в хлебе духовном. Наши главные силы уйдут на восток прорывать оборону неверных, чтобы соединиться в Ведено и Шатое с братом Хаттабом. Ты со своими шахидами атакуешь позиции русских на севере. Пусть они думают, что это главное направление удара, и бросят туда все свои резервы. Атакуй до последнего патрона, а потом работай ножами. Пробей их оборону как можно глубже. К этому времени мы будем уже далеко. Встретимся с тобой в раю!

– Аллах акбар! – тихо улыбнулся Умар, тронув смуглой рукой пастушью суму. И они обнялись.

Через полчаса отряд смертников в белых халатах, с черными перевязями на лбах, вышел на передовую, где под звездами туманились здания, занятые русской пехотой. Они двигались в рост, пустив впереди цепь гранатометчиков, за которыми следовали бойцы, неся на руках пулеметы. Посты русских увидели белые тени, идущие на их стволы, и решили, что это мираж неостывших развалин, вызванный дымкой пожарищ и светом звезд. Гранатометчики закидали гранатами окна, амбразуры, брустверы, превратив несколько зданий в трескучий пожар, при свете которого были видны убегавшие пехотинцы. Им вслед, не залегая, от живота, били пулеметчики, шагая по спинам убитых, не отвлекаясь на уползавших, с пулями в позвоночнике, раненых.

Прорывая второй эшелон, смертники выстрелами в упор сожгли четыре танка, ударяя сыпучими бенгальскими взрывами, после которых из расплавленной брони начинал дышать ядовитый зеленый огонь. Когда чеченцы огибали раскаленные, с малиновыми пятнами машины, из одной, похожей на раскрытый мартен, забил пулемет и срезал уходящую цепь. Гранатометчики развернулись и с разных дистанций, под разными углами, пустили в танк десяток гранат, превратив его в ошметки летящей стали.

Им попался полевой лазарет, где лежали легко раненные и простуженные солдаты и два военврача, коротая ночь, играли в карты. Чеченцы шли вдоль коек и ножами резали горла раненым, придерживая их за волосы, стараясь не забрызгать маскхалаты кровью. Военврачи, побросав карты, смотрели на истребление пациентов, пока двое с черными перевязями не подошли к ним и не вскрыли сонные артерии, аккуратно положив на стол, где пестрели валеты и дамы, их головы.

Когда они сомкнутой цепью шли по пустынной площади, где, словно лунные кратеры, темнели голубые воронки, им во фланг ударила русская морская пехота. Морпехи соскакивали с брони, устремлялись на площадь, где колыхалась едва различимая, белая на белом, чеченская цепь. Ночь прочертили шипящие комки огня, взрывались под ногами у пехотинцев, но те, словно перескакивая через красные взрывы, приближались к чеченцам. В рукопашной схватке, где в ход шли ножи и саперные лопатки, среди хруста распарываемых сухожилий, смертники потеряли половину отряда, наполнив воронки и выбоины порезанными телами воинов Аллаха, лежавшими вперемежку с парнями из Североморской бригады морской пехоты.

Поредевший отряд вышел на окраину Грозного в районе аэропорта имени шейха Мансура, где начинались блокпосты группировки и стояли врытые в землю «бэтээры» и танки. Смертники двинулись по снежным ухабам, под многоцветьем мерцающих созвездий, светивших, как плоды райского сада. Русские пулеметы встретили их на дальней дистанции и выкосили остатки отряда, уложив его среди черных колючек, торчащих из-под мелкого снега.

Командиру смертников Умару отстрелило крупнокалиберной пулей кисть руки, и он, спотыкаясь, стряхивая кровь с оторванных сухожилий, проник в расположение русской батареи и упал перед блиндажом, в котором укрывался орудийный расчет. Сержант-артиллерист, выйдя из блиндажа с автоматом, осветил фонарем лежащего перед ним маленького человека с темной, рассыпанной по снегу бородой. Обрубком руки он обнимал брезентовую противогазную сумку. В другой руке был нож, которым он хотел дотянуться до артиллериста. Сержант некоторое время рассматривал бородатого человечка, похожего на Черномора, а потом пристрелил его. И Умару казалось, что крылатая дева с розовой грудью и теплым дышащим животом обняла его и, звеня монистами, понесла в лазурь.

Наблюдатели из разведотделов сквозь приборы ночного видения отслеживали движение чеченской разведки по всему маршруту, от нефтеперегонных заводов до Сунжи, с оборванным подвесным мостом, и дальше по проселку, где чеченцы в целях конспирации закололи одинокого беженца. Наблюдатели отпустили чеченцев в село, и системы радиоперехвата, процеживающие эфир над ночной степью, выловили из множества звуков, музыки, телефонных переговоров и электромагнитных помех короткий позывной – «Мансур». Он означал, что маршрут свободен от мин, не простреливается пулеметами и разведгруппа благополучно достигла села.

Из расположений полков к Сунже были выдвинуты аппараты по рассеиванию лепестковых мин. Трубы с негромким хлопком выстреливали кассетами крылатых, словно семечки клена, мин. Мины улетали в ночь, вращая лопастями, мягко приземлялись на берега, холмы, зарывались в снег, устилали речную долину минным ковром. На возвышенность выдвинулись расчеты крупнокалиберных пулеметов, минометным батареям подтвердили заранее определенные цели.

Звезды переливались над черной рекой мерцающим драгоценным пологом, вспыхивали розовым, голубым и зеленым. И каждой звезде соответствовала на земле противопехотная мина, слегка припорошенная снегом.

Пушков сидел у коптилки, поместив руки в желтоватое зеркальце света. Смотрел на свои огрубелые пальцы, в складках, морщинах, со следами ружейной смазки, серой металлической пыли. Еще вчера он сжимал остывающую руку сына и теперь хотел вспомнить это прикосновение, вызвать ощущение тающего сыновьего тепла. У входа в сарай, по обе стороны деревянной двери, сидели чеченцы, поставив у ног автоматы. Чем-то забавно напоминали фигуры солдат и матросов на станции метро «Площадь революции». Снаружи, в отдалении, гремел бой, удаляясь к северу, к аэропорту имени шейха Мансура. Пушков вслушивался в рокотание взрывов и думал, что это мог быть отвлекающий удар чеченцев, имитирующих прорыв на север. И тогда задуманная им операция вплотную приблизилась к своему воплощению. Либо это был действительный массированный прорыв отрядов Басаева, и его, разоблаченного разведчика, держат здесь, чтобы продлить у противника иллюзию успеха.