И приснился ей тяжкий неотступный кошмар. Будто она едет в поезде, в общем вагоне, через огромную сырую равнину с болотами, с мокрыми кустами, среди стуков и скрипов. Рядом на лавке стоит застегнутая сумка, в ней спрятана голова сына, которую она тайно везет домой, а соседи на лавках приглядываются к сумке, догадываются о ее содержимом, переговариваются между собой, указывая на сумку глазами. Ей страшно, что сумку начнут расстегивать, обнаружат голову сына, отберут, и будет ужасный скандал по поводу того, что она принесла в вагон недозволенную поклажу. Она хочет исхитриться, ускользнуть из вагона, унести с собой сумку. И как только за окном появились кирпичные стены и закопченная заводская труба и поезд стал останавливаться, она вместе с сумкой выбежала на перрон. Она оказалась в незнакомом городе, состоящем из одной-единственной улицы, уходящей в бесконечность. На улице нет домов, а одни только церкви. Двери открыты, в каждой сияют свечи, теплятся лампады, слышится пение. Ей хочется зайти в церковь, но она не знает, в какую. Проходит мимо дверей, пропуская церковь за церковью. Увидела золотой полукруглый вход, вошла. Нет народа, в пустом озаренном пространстве стоит священник, к ней спиной. Священник в золотом облачении читает книгу. Она не видит его лица, только светлые вьющиеся волосы, спадающие на плечи. Ждет, когда он обернется и ее исповедует. Он медленно оборачивается, свет заливает ей лицо, и она узнает сына, в парчовой, шитой золотом ризе, золотой епитрахили, со священной книгой в руках.

– Я ждал тебя, мама… Подойди… Я тебя исповедую…

Она приближается, встает перед ним на колени чувствует, как на голову ей ложится епитрахиль. И просыпается.

Февраль – июнь 2000 года

Москва– Торговцеви