Помню, что фотки с вот этой желтой абстрактной ерундой я чистила с самым жестким остервенением, потому что на ней было слишком много влюбленности и глупости.

Помню, что Ив казался мне таким космическим, таким идеальным, что было непонятно, как без него будет вращаться мир.

Помню…

Все помню.

И это не помогает. Это не делает так же больно, как тот саморез, что сейчас прокручивается в моей груди.

Я выросла. Идеальные мальчики мне уже не нужны. Абсолютное понимание — катится в топку, если мне что-то нужно — я объясняю популярно, что мне нужно. И мир — может крутиться без кого угодно, и уж точно может без того, кого ты по малолетней дурости считала своим единственно возможным, только потому, что он когда-то стал твоим первым.

И первым твоим…

Прошли года, я все-таки стала разбираться в сортах тех спин, которые мне подставляют.

Поэтому я и отказалась от Проши. Потому что да «почти то, что мне нужно», но согласитесь — «почти» звучит не очень обнадеживающе.

Нет никакого идеального варианта, есть только то, что хочу, и то, что не волнует.

В Москву я возвращаюсь еще более не в духе, чем из неё уезжала. Хотя Прага была восхитительна, этого у неё не отнять. Возвращаюсь, и уже выходя из аэропорта ловлю себя на том, что скольжу взглядом по машинам вокруг и очень даже не против увидеть тут пижонский красненький Верещагинский поршик. Ну, а вдруг он решил меня догнать и приложил к этому действительно много усилий?

Нет. Не решил. Я не удивлена, но мне горчит так, будто я неделю жила только на одном черном кофе. И вправду — ему-то зачем? Это у меня двухгодичное безумие никак не купируется, а что у него? Три дня активного взаимодействия со мной?

Я созваниваюсь по двум вакансиям, рекомендованных мне надежными знакомыми. Договариваюсь на предварительные собеседования, причем «через неделю», потому что не так уж мне и горит, чтобы снова в моей жизни появлялся какой-то там босс.

Тем более, что все равно — «тем самым» он уже не будет.

Мир вновь не останавливается от того, что из моей жизни кто-то там исчез. И я не останавливаюсь, просто потому, что не имею такой вредной привычки. Вот только и назад мне оглядываться не хочется. Не потому что страшно, а потому что… Вдруг захочется вернуться?

У меня сводит руки. Руки тоскуют по плети, и все мое нутро с каждым днем все сильнее сводит голодом, но это орудие моего «труда» так и остается в глубине шкафа. И я, да, созваниваюсь с владельцем клуба, который хочу использовать для себя как новое место встреч — требования к приватности меня тут особенно порадовали, но…

Но пока — только созваниваюсь. С реализацией этих планов в жизнь я не спешу.

Я не готова. Я еще не готова. Не готова видеть хоть кого-то на том месте, на котором я еще совсем недавно видела Верещагина. На его месте…

Это смешно.

Это, мать его, так смешно, что просто взять и сдохнуть от смеха. Ну, какое это место его? После одной сессии, пары поцелуев и одного полу-секса? Почему уже этим Верещагин занял места в моей жизни больше, чем Проша за год активной практики?

И почему он? Почему?

Нет никаких ответов. Я вроде не дура, умею отличать токсичность от терпимых тараканов, сроду не западала на мудаков, Ив — не в счет, он и не мудак в широком смысле, просто… Просто, он — Ив, сейчас я это знаю.

Но Верещагин — это же оно. Самое что ни на есть оно.

И все же…

И все же как я ни брыкаюсь, как ни плююсь, сколько сеансов саморефлексии себе ни провожу, все равно на двадцать третий день моего условно-досрочного освобождения из фирмы Верещагина, в семь часов утра я нахожусь в одном удивительном баре. Сижу у окна и задумчиво глотаю кофе.

Ремарочка — этот удивительный бар самым удивительным образом находится напротив дома моего бывшего босса.

Не надо комментариев на счет самоконтроля, я и так все знаю!

Я только посмотреть…

Смальков, как всегда, проходит без стука. Он и раньше не особо церемонился, исходя из притчи “кто платит — тот и музыку диктует”, а в последнее время — и вовсе обурел.

Проходит и встает над моей душой, скрестив на груди руки, смотрит на меня.

— Ген, давай без телепатии, — я болезненно морщусь, потому что догадываюсь, о чем он поведёт речь, — говори вслух, что ты хочешь сказать.

— То же, что и вчера, Тох, — по виду Геныча можно подумать, что он говорит с кем-то безнадежно больным, — начнем с того, что рабочий день три часа назад кончился. А у тебя отпуск третий день идет. Какого хрена ты тут делаешь?

— Я тут работаю, — сухо отрезаю я, а потом отпихиваю от себя папку с контрактными предложениями, — что, не верится? Может, тебе и отчет предоставить, мой охреневший друг?

— Тох, я помню, что мы поощряем трудоголизм, но не у руководящего же звена, — ласково, как с в конец спятившим придурком, произносит Смальков, — ты уже на упыря похож.

— Приду к тебе за чашкой крови — тогда и приму претензию, — сухо отмахиваюсь я и обшариваю рабочий стол взглядом. Спотыкаюсь взглядом об часы.

Три часа назад кончился рабочий день, да. И вправду — пора собираться… А то опоздаю.

Геныч с благостным видом наблюдает, как я начинаю собираться. Видимо, решил, что его слова возымели какой-то эффект.

— Вот-вот, давай, собирай манатки и дуй на Малибу, — ворчит наш Аллигатор дружелюбно, — там, кажется, бабы на твой вкус самые горячие? И жарь их, хоть по две за вечер, снимай напряжение.

Малибу. Ну, спасибо, что не Тайланд, а то с моих «юмористов»-партнеров сталось бы… И массажиста-трансвестита мне на первый же вечер в номер бы заказали. О, да, я не первый год “замужем” и работаю с этими мудаками. Ну… И сам время от времени делаю то же самое…

— Завтра буду к девяти, вызову водителя, — хмуро бросаю я, а затем открываю перед Генычем дверь, намекая, что ему пора вытаскивать свою задницу из моего кабинета.

Морда Геныча темнеет тут же. Да-да, друже, я — упрямый баран, и тебе об этом прекрасно известно.

— Тох, да брось ты это, ну, подумаешь, бухгалтерша сбежала, тоже мне беда, у новой ноги длиннее, — не отступает наш Аллигатор, пока мы вместе тащимся по пустому офисному коридору к лифту.

Мда, кажется — выгляжу и вправду паршиво, раз уж даже мои друзья начали вот так наседать. Тем более Геныч, с его-то девизом «чем бы дитя не тешилось, лишь бы продолжало нести золотые яйца». А нет — видимо, есть беспокойство у Смалькова за состояние его курочки Рябы. И с какого хрена, спрашивается? Он мне, что, лечащий врач?

Хотя, не поспоришь, работаю я в последнее время реально дохера… Просто когда мозг занят работой — мне не хочется сдохнуть.