Они уже отрезали его — три воина кроу обошли его с северо-запада. Теперь ему остается только свернуть на север к воде. Что он и делает.

Стрела попадает в брюхо коня рядом с голенью Паха Сапы, не причинив мальчику вреда. Ружейная пуля царапает ему ухо. Паха Сапа слышит жуткие хрипы, сопровождающие тяжелое дыхание Червя, — добрый конь продолжает скакать галопом, хотя его легкие пробиты пулями.

Паха Сапа во весь опор скачет к воде. Кроу кричат еще громче, их крики так же ужасны, как звуки жующих челюстей каменных гигантов.

Еще два выстрела, и ноги Червя подгибаются. Паха Сапа перелетает через голову умирающего коня — все как на Сочной Траве, где он производил деяние славы на Длинном Волосе, только здесь умереть придется уже ему, Паха Сапе, — сжимает части священной трубки, падает в воду и плывет в направлении тополиных веток и вывернутых с корнем ив, кружащихся в потоке перед ним.

Кроу гонят своих усталых пони в воду, пока позволяет сила потока, который разворачивает их; вода уже доходит всадникам до бедер, и тут они останавливаются, продолжая кричать во все горло, тщательно прицеливаются и стреляют в Паха Сапу из луков и ружей.

Поток несет Паха Сапу быстрее, чем может лететь пуля. Но даже когда его голова уходит под холодную илистую воду и он начинает захлебываться, то держит высоко над головой завернутую в красное Птехинчала Хуху Канунпу, чтобы ее не замочила вода.

Что-то справа от него и сзади по течению… Нет, это не могут быть кроу… они бы не отважились.

Паха Сапа поворачивает голову, продолжая держать высоко над собой части священной трубки, и в этот момент влекомый течением ствол тополя ударяет его по голове.

Мальчик приходит в себя. Он не утонул. Прошло несколько часов — сейчас либо заход солнца, либо восход, — и большая часть его тела зарылась в ил на западной стороне реки, быстрой и разлившейся сейчас приблизительно на полмили. Он даже не перебрался на другую сторону. Если кроу все еще неподалеку, то теперь они схватят его без труда.

Одного глаза у Паха Сапы нет, или он заплыл и ничего не видит. А еще он ранен пулей в плечо.

Но это все мелочи. Нет Птехинчала Хуху Канунпы.

Паха Сапа с трудом встает на колени. Он балансирует, молотя руками в тусклом свете, разбрызгивает вокруг себя воду, потом ему удается подняться на ноги, он идет, поток сбивает его с ног, он уходит под воду, снова уходит, потом ему удается выползти из потока, он едва жив.

Ее нет. Птехинчала Хуху Канунпа, которая передавалась в его роду из рук в руки из поколения в поколение, исчезла — это самый священный предмет его племени, самая суть тайны и защита от темных сил неба и земли, трубка, доверенная ему Сильно Хромает. Она исчезла.

На Паха Сапе только набедренная повязка, даже мокасин не осталось на его ногах. Он весь в иле, лошадиной и собственной крови. Его единственный глаз плохо видит.

«Но я все еще должен сообщить о видении Сильно Хромает и старейшинам. Я все еще должен сказать им, а потом принять пожизненное наказание за утрату Птехинчала Хуху Канунпы».

Паха Сапа, у которого болит все тело, выползает из воды и ила, он вытягивает себя наверх, цепляясь за траву, добирается до верха и с трудом поднимается на ноги.

В нескольких шагах от него стоят три кроу. Бежать Паха Сапа не может. Это другие кроу — старше, крупнее. И на них солдатские мундиры вазичу, расстегнутые на татуированных грудях.

За тремя кроу около шестидесяти всадников, черных на фоне встающего солнца, но это явно кавалеристы вазичу. Один из них кричит что-то на том же уродливом языке, который Паха Сапа слышит ночами от призрака Длинного Волоса.

Ближайший к нему кроу, старик со шрамом, который проходит со лба через нос на щеку, делает три шага вперед, поднимает магазинное ружье и обрушивает приклад из дерева и металла на лоб Паха Сапы.

Ты, моя дорогая, из всех людей на этой доброй земле лучше всех знаешь, что моя репутация «величайшего из современных борцов с индейцами» в Америке преувеличена. По моему приказу и под моим руководством были убиты многие и многие тысячи мятежников,[59]но убивать индейцев — я никогда не искал такой чести.

В отличие от мятежников, индейцы — коварные и неуловимые враги. Их воины выбирают время и место сражения по своему усмотрению и никогда не ведут боя по канонам военного искусства, а прибегают к хитростям и действуют обычно с расстояния (кроме тех случаев, когда они вылезают вперед, чтобы совершить деяние славы или снять скальп с павших бледнолицых), а потом они бросаются наутек, часто бегут, чтобы спрятаться за юбками своих женщин и погремушками своих детей в деревнях. И потому единственная возможность для кавалерии застать их врасплох и заставить воинов сражаться — это напасть на деревню, в особенности рано утром, сразу после восхода солнца. Как это случилось во время сражения на Вашита-ривер.[60]

Эти воины, главным образом шайенны, в тот кровавый 1868 год выходили с индейской территории и из Техаса на юге, совершая налеты на Канзас. В ноябре генерал Шеридан показал мне список потерь: сто десять белых убито, тринадцать женщин изнасиловано, угнано более тысячи голов скота, сожжено и ограблено бесчисленное количество жилищ поселенцев. Канзасцы воспринимали эти изнасилования, грабежи и убийства как личное оскорбление.

Насилие со стороны индейцев, как тебе, наверное, известно, проистекало непосредственно из мирных договоров, которые мы подписали с Красным Облаком и другими в тот год в Форт-Ларами,[61]— договоров, которыми Шерман[62]давал племенам все, что они требовали, и даже больше, включая согласие армии оставить все наши форты вдоль Бозманского тракта,[63]а ко всему этому признал владение сиу Черными холмами, невзирая на тот факт, что сиу сами вторглись туда лишь недавно и что белые золотоискатели уже двигались на эти холмы по охраняемому мной тракту и строили там собственные поселения. Но индейцы, как любой достойный враг, считают уступки слабостью, а потому неудивительно, что спустя несколько недель после подписания этих договоров вождями их воины начали резать поселенцев по всему Канзасу, а потом отступать в безопасные убежища вроде агентства Форт-Кобб на Вашита-ривер в северной части Техаса, где они ели нашу говядину, зимовали и только и ждали хорошей погоды, чтобы снова отправиться в поход и убивать новых поселенцев.