Таким образом, аутосомная ДНК раз за разом подтверждает пониженное генетическое разнообразие за пределами Африки, но помимо этого она позволяет выявить картину расселения современного человечества со своей древней родины. Мы знаем, что африканское разнообразие вариантов ДНК повышено и что неафриканское разнообразие является его подмножеством, исходно вынесенным мигрантами из Африки, – то есть когда волна мигрантов распространялась по миру, разнообразие ДНК всюду, куда бы они ни шли, уменьшалось. Группы первопроходцев не были, ясное дело, слишком большими, они составляли лишь часть родной популяции, которая и сама несла уже урезанное наследие своих юго-западных прародителей. Так что у группы, вышедшей из Африки, генетическое разнообразие было уже меньше, чем в остальных африканских популяциях. А по ходу миграций, с увеличением расстояния от Африки, разнообразие ДНК только уменьшалось, достигнув своего минимума в отдаленных пределах, таких как арктическая Европа, обе Америки, Полинезия, Австралазия. Любопытно, что примерно такую же эволюционную историю с соответствующим трендом разнообразия ДНК можно видеть и у Helicobacter pylori, бактерии, которая имеется у большинства людей и в тяжелых случаях вызывает язву желудка.

Подобную картину уменьшения разнообразия у внеафриканских популяций можно увидеть – что чрезвычайно интересно! – не только на ДНК, но и на других признаках. Например, это проявляется в вариациях признаков черепов из разных частей света. Отсюда следует, что большая доля географической изменчивости в признаках черепа, которые используются, в частности, в криминологии, обусловлена дрейфом генов, а не естественным отбором. Я здесь написал “большая доля”, потому что все же есть указания на действие естественного отбора: например, у сибирских бурятов и гренландских эскимосов адаптация к крайним морозам привела к формированию крупных черепов и плоских лиц, по-видимому выгодных в таких условиях. Но буряты и гренландцы – скорее исключение из правила. Поэтому и гены, и морфология плохо согласуются с концепцией ассимиляции (напомню, эта гипотеза предполагает, что миграционная волна из Африки смешивалась на своем пути с оставшимися местными архаичными популяциями, неандертальцами, к примеру, или потомками эректусов в Восточной Азии). Если бы эта концепция была верна, то картина выглядела бы иначе: на фоне снижения разнообразия при удалении от Африки появлялись бы локальные максимумы разнообразия в тех местах, где вклад различных архаичных популяций был значительным. Но этого не наблюдается нигде, за исключением одного важного случая. Его не столь давно описал генетик Джеффри Лонг с коллегами: это пик разнообразия в Юго-Восточной Азии на островах Меланезии. И здесь, в этом исключении, мы найдем подсказку к видимому локальному отклонению от гипотезы “Из Африки”.

Если принять концепцию недавнего африканского происхождения, то появляется трудный вопрос: почему мы так по-разному выглядим. Как я говорил еще двадцать лет назад, “под шкурой мы все африканцы”, однако сама шкура и все, что на ней, настолько разные, что мы оказались совсем не похожи друг на друга. Люди бывают разного роста, по-разному сформированы, у них разного цвета и формы глаза и волосы, и носы, и губы, и кожа разных оттенков. Все эти “расовые”, а лучше сказать – географические, различия бросаются в глаза и сразу же наводят на мысль о существенной генетической разнице. Но если мы придерживаемся гипотезы о недавнем африканском происхождении, то все эти различия должны были появиться уже после нашего становления как вида, а именно после выхода из Африки, но не до. Значит, сначала, на африканской родине, у нас сформировались те общие черты, по которым мы отличаемся от других видов людей, – высокий и округлый череп, уменьшенные надбровья, лица со слабо выступающим носом, подбородок и т. д. Затем на современную анатомическую основу накладывались местные черты. Но что это за местные добавки? Есть несколько версий на сей счет, и две обсуждаются с особенным вниманием. Первая – это адаптации к разным климатическим условиям за счет естественного отбора, вторая – за счет полового отбора (а у человека и культурного отбора). Тут нелишне вспомнить, что хотя Дарвин (как и Уоллес) делал упор на естественный отбор, считая его основной эволюционной силой, но, добравшись до темы происхождения человека, он добавил к названию своей книги “Происхождение человека” вторую часть – “и половой отбор”. Видимо, в размышлениях о “расовых” признаках эта мысль занимала у него исключительно важное место:

Я считаю, что сомнения Дарвина в выборе между естественным и половым отбором оправданы, когда речь заходит о таких признаках, как толстые или тонкие губы, характерная форма глаз во многих восточных популяциях. Но не будем забывать и о правилах Аллена и Бергмана касательно климатических адаптаций и как они влияют на форму тела у людей в разных регионах (глава 4). Вполне правдоподобно, что форма носа и цвет кожи менялись (и сейчас меняются) под действием естественного отбора: на форму носа влияют местные температура и влажность воздуха, а цвет кожи зависит от силы облучения, в особенности ультрафиолетовой частью солнечного света. Теория в отношении пигментации кожи такова, что тут должен был установиться баланс между получением необходимого количества витамина D, который синтезируется в коже при действии солнечного света, и защитой от ультрафиолета, который снижает уровень жизненно необходимой во время беременности фолиевой кислоты, а также разрушает клетки кожи, что приводит к раковым заболеваниям. Исследования вопроса осложняются тем, что люди стали более мобильны, поэтому корреляции пигментации с уровнем УФ смазываются по сравнению с теми зависимостями, которые, скорее всего, установились раньше. Однако, без всякого сомнения, у белых людей европейского происхождения, перебравшихся в регионы с высоким уровнем УФ, такие как Южная Африка или Австралия, наблюдается повышенный риск раковых заболеваний кожи и дефицит фолиевой кислоты в коже, а это ясное указание на защитную функцию пигментации. Точно так же наблюдается и противоположная тенденция у темнокожих людей, осевших в северных регионах, скажем, в Шотландии или в Канаде. У них повышен риск дефицита витамина D и рахита, и этот эффект усиливается тем, что такие переселенцы стараются поменьше выходить на улицу, а если и выходят, то как следует закутываются.