Самое приемлемое объяснение этому факту состоит в том, что предки европейцев, азиатов и новогвинейцев скрещивались с неандертальцами (или с носителями каких-то неандертальских генов). И происходило это в Северной Африке, на Ближнем Востоке или в Аравии, когда сапиенсы вышли из Африки около 60 тысяч лет назад. В том древнем исходе участвовало лишь несколько тысяч человек, потому нужно было не так уж много подобных скрещиваний, всего единицы, чтобы неандертальский вклад остался видимым в генофонде нынешнего человечества, ведь этот привнос в последующие времена сильно умножился за счет взрывного роста численности современных людей. Неандертальский генетический вклад оценивается примерно в 2 % – и для меня, и для других сторонников концепции “Из Африки” эта цифра оказалась неожиданно высокой. Мы-то считали, что любой след от подобного скрещивания – а он ведь совсем слабый – должен был исчезнуть в последующие тысячелетия. Мы пока не знаем, какую функцию выполняют унаследованные от неандертальцев гены, но очевидно, что на повестке будет стоять именно этот вопрос. Помимо неандертальского “довеска”, определились еще 200 сугубо человеческих генетических особенностей (мутаций), которых нет ни у неандертальцев, ни у шимпанзе. Некоторые из них затрагивают гены, вовлеченные в работу мозга, другие определяют строение черепа и скелета, кожи и связанных с кожей структур (например, волос и потовых желез). Некоторые из этих “человеческих” мутаций находятся в генах, участвующих в регуляции энергетических функций и активности сперматозоидов.

В результате всех этих революционных научных достижений получили новое звучание утверждения о скрещивании неандертальцев и кроманьонцев где-то на европейской территории около 35 тысяч лет назад. И ископаемые материалы, и данные по ДНК, указывают, что были две разных, хотя и близких, линии: одна – это современный человек, другая – неандертальцы. Морфологическая разница между ними, как я уже объяснял, примерно того же уровня, что между разными видами млекопитающих, в том числе и приматов, как вымерших, так и ныне живущих. Будучи близкими видами, неандертальцы и ранние современные люди вполне могли скрещиваться, ведь это обычное явление для близкородственных видов млекопитающих.

Мой первый наставник по палеоантропологии в Лондонском университетском колледже (UCL), антрополог Клиффорд Джолли, изучал павианов и близкие к ним виды обезьян, обитающих в современной Африке. Это, без всяких сомнений, самостоятельные виды: они разные и по морфологии, и по поведению. Однако когда исследовали их ДНК, выяснилось, что если ареалы видов перекрываются, то происходит и генетический обмен, пусть и в малом масштабе. После этой работы он говорил так, подразумевая ископаемые виды людей, в частности неандертальцев: “Нужно отсюда понять, что мы, прежде всего, должны смотреть на биологию видов и постараться избегать семантических ловушек, уяснив себе, что любая видовая таксономия лишь приблизительно отражает сложность реального мира”. Мне думается, что хорошо бы не забывать эти мудрые слова, когда нечто утверждается с известной категоричностью: мол, встретившись, неандертальцы и наши первопроходцы поступали так, а не эдак.

Зададим теперь очень важный вопрос о поведении наших предков и неандертальцев: кем они считали друг друга, просто другой группой людей? Нам, естественно, неизвестна полная картина, да и наверняка все было по-разному в разных местах и в разные времена, в особенности учитывая непредсказуемость человеческого поведения. Хотя я сам придерживаюсь другой точки зрения, некоторые из моих друзей и коллег, такие как Эрик Тринкаус, усматривают свидетельства неандертальского влияния уже в самых ранних современных людях Европы. Вот, например, детский скелет из долины Лапеду в Португалии. Возраст останков 27 тысяч лет. Подобно многим захоронениям граветтской культуры (мы это обсуждали в главе 4), в его могилу была положена охра и ряд характерных предметов. Все это детально описано в научной литературе, не исключая и указания на некоторые противоречивые данные. Все в анатомии ребенка указывает на его кроманьонскую природу, однако массивность и пропорции конечностей, а также особенности его зубов говорят о возможной, на взгляд некоторых специалистов, неандертальской примеси. А если учесть его граветтские датировки (несколько тысячелетий спустя после исчезновения последних неандертальцев), выходит, что в этом ребенке проявились какие-то неандертальские гены и черты, полученные прошлыми поколениями его предков при эпизодах смешения. Но для меня и этот случай, и некоторые другие выглядят иначе: я в первую очередь думаю не о том, что мы могли унаследовать от неандертальцев, а о том, что пришло к нам от предков современных людей, какими они обладали признаками на своей прародине (или прародинах), а также об индивидуальной изменчивости признаков, которая некоторым образом перекрывается у нашего вида и неандертальцев. Поэтому, когда имеются экземпляры ранних современных людей из Северной Африки или Азии с достоверными датировками 50 тысяч лет или около того (как раз период существования неандертальцев), можно понять, какие из признаков пришли от неандертальцев, а какие – от предковых популяций из других регионов.

Как я отмечал много лет назад, неандертальцы в ходе скрещиваний вполне ожидаемо должны были подарить кроманьонцам адаптацию к холоду, физическую или физиологическую. Реальность, однако, такова, что ранние кроманьонцы имеют отчетливо иное телосложение, а сегодняшним европейцам сильно недостает устойчивости к холоду по сравнению с другими группами нынешних людей – то есть совсем не то, что подразумевает неандертальское наследие. То же рассуждение касается и цвета кожи: как мы уже знаем, у европейцев светлая кожа получилась за счет своих специфических мутаций, а вовсе не унаследована от неандертальцев. Оба этих факта свидетельствуют против смешения сапиенсов и неандертальцев. Но если сравнение геномов показывает, что смешение все же было, то почему же эти полезные черты не передались нам? Чтобы ответить на этот вопрос, я думаю, нужно вспомнить про место, где, как мы считаем, происходили эпизоды смешения и жили последние неандертальцы, – про европейские территории того времени. Неандертальцы уже превратились в вымирающую расу, немногочисленную и очень однородную. А если все это происходило раньше, в более теплых областях и в более теплые времена, то, вероятно, и неандертальские супруги не были схожи с последними светлокожими и холодоустойчивыми европейскими неандертальцами? Ведь и вправду скрещивание могло происходить, когда люди, похожие на обитателей Схула, Кафзеха или Табуна, отправились на Ближний Восток 120 тысяч лет назад. И если к тысяче ранних современных людей примешалось 50 неандертальцев и их потомки прижились где-то в Аравии или Северной Африке, то последующая волна мигрантов из Африки 60 тысяч лет назад могла встретить носителей неандертальских генов, скреститься с ними и вобрать скрытое в них неандертальское наследие.

Держа в уме наше возможное участие в их вымирании, должны ли мы попытаться повернуть время вспять и клонировать неандертальцев, ведь у нас имеется их прочтенный геном? Еще несколько лет назад я бы посчитал такие прожекты чистой научной фантастикой, но теперь, глядя на стремительный прогресс в геномике, не могу исключить, что в будущем люди возьмутся за эту задачу. Однако я уверен, что никогда и ни за что нельзя восстанавливать давно вымерший вид просто ради собственного любопытства, особенно если речь идет о человеческих существах. Неандертальцы сформировались в результате своей собственной уникальной эволюционной истории, она разворачивалась на евразийской территории и продолжалась несколько сотен тысячелетий. Но она завершилась, ушла, как и весь мир, где все это происходило, и мы должны позволить им покоиться с миром.