В попытке их примирить предводители крестоносцев, собравшись на совете в начале июля, решили отправить посольство басилевсу. Тудебоду о нем ничего не известно. Норманнский Аноним упоминает о нем вкратце: по его словам, предводители «послали знатнейшего воина Гуго Великого к императору в Константинополь, с тем, чтобы тот явился принять город, выполнив договоренные обязательства в отношении их. Гуго отправился и больше не возвращался»[478]. Умысел понятен: Боэмунд, не нарушая своих клятв, отдал бы город Алексею, если бы тот явился и выполнил свои обязательства. Но басилевс не сделал ни того, ни другого. Следовательно, норманн является законным хозяином Антиохии. Любопытно, что Раймунд Ажильский тоже обходит молчанием эпизод о посольстве, которое, однако, могло быть отправлено по инициативе его «покровителя» Раймунда Тулузского, который с этого момента начал выступать в роли борца за права Алексея против Боэмунда.

Молчание хрониста, возможно, объясняется содержанием послания, доверенного Гуго Великому и Балдуину де Эно. Последний нашел свою смерть в дороге, убитый сарацинами в Вифинии. Гуго же прибыл в Константинополь 25 июля. Будучи принят басилевсом, он подтвердил, что город взят, а над войсками Кербоги одержана победа; впрочем, император уже был предупрежден греками[479]. Что могло заключать в себе послание предводителей? Согласно Альберту Ахенскому, князья разрывались между двумя исключавшими друг друга обязательствами, которые были даны, с одной стороны, Боэмунду, а с другой стороны, Алексею. Вот почему они отправили к басилевсу представителей — чтобы потребовать от него объяснения причин его отступничества:

«Вскоре после победы, которую даровал им Бог, князья, заботясь о том, чтобы соблюсти свое слово и присягу, отправили графа Эно и Гуго Великого, брата короля Франции, в качестве послов к греческому императору, чтобы обратиться с вопросом, почему он поступил столь недостойно с народом Бога; почему, когда грозила им великая опасность, он впал в заблуждение, не оказав обещанной им помощи, тогда как сам он не мог заподозрить их в измене или вероломстве. Посланцам приказано было также известить императора о том, что князья армии сочли себя освобожденными от любого слова и присяги, поскольку он сам нарушил все свои обещания, следуя советам беглецов и трусов»[480].

Здесь ясно указано на двойное контрактное обязательство: князья, включая Боэмунда, вплоть до сего времени соблюдали обязательства; Алексей же нарушил свое слово, не придя на помощь крестоносцам. Таким образом, они сочли себя свободными от своей клятвы.

Все ли крестоносцы к тому времени без колебаний придерживались такого мнения? В этом можно усомниться. В изложении Альберта Ахенского действительно есть намек на беглецов из Антиохии, которые склонили Алексея к тому, чтобы пойти назад. Могли ли крестоносцы в тот момент знать об этом? Маловероятно, вопреки тому, что утверждает Вильгельм Тирский[481]. Возможно, Альберт Ахенский предвосхитил события, придав посланию предводителей более радикальную форму, какую оно примет позднее, когда окажется, что Алексей действительно не явился получить Антиохию. В более подробном описании Вильгельма Тирского, возможно, лучше отражены сомнения, на тот момент еще владевшие некоторыми князьями. По его словам, речь шла только об одной угрозе: посольству было поручено поторопить Алексея с его обещанием прийти на помощь крестоносцам; в противном случае они не станут выполнять свои обязательства[482].

Однако, с другой стороны, у армии во всей ее совокупности уже сложилось мнение, к которому мало-помалу присоединились и князья: для простых крестоносцев Алексей был поистине трусом и изменником, нарушившим все свои клятвы; более благосклонно они относились к Боэмунду, с еще большим почтением — к Танкреду. Поскольку Гуго де Вермандуа из своего посольства не вернулся, а Алексей не спешил появляться, такое мнение лишь крепло в рядах воинства. Письмо, врученное послам, вероятно, было менее резким — следовательно, менее выгодным для положения Боэмунда. Возможно, поэтому Тудебод о нем умалчивает, а норманнский Аноним столь лаконичен.

Норманн, во всяком случае, с той поры вел себя как владыка Антиохии — но владыка, чьи права оспаривал соперник. 14 июля он подписал грамоту, в которой уступил генуэзцам, чьи позиции на море были сильны, тридцать домов, церковь и площадь в городе. Взамен они обязались снабжать город и приходить на помощь его людям против всех тех, кто на них нападет, «за исключением графа Сен-Жильского». В случае конфликта между Боэмундом и Раймундом они дали обещание сохранять нейтралитет и предлагать посредничество, дабы восстановить согласие между двумя этими правителями[483].

Все это доказывает, что Раймунд в тот момент не отказался от мысли выступить против Боэмунда ради обладания Антиохией. К тому же один из его людей, Раймунд Пиле, попытался завоевать для себя самого земли по соседству; ему удалось захватить Таламанию, но он потерпел поражение под Маарат-ан-Нуманом, городом, которым позднее, в свою очередь, заинтересовался Раймунд Тулузский. Раймунд Ажильский не упоминает об этих бесславных для графа событиях, в ходе которых нашел свою смерть Арно Тудебод, брат хрониста[484].

В самой Антиохии свирепствовала эпидемия — возможно, брюшной тиф. Первого августа 1098 года скончался Адемар Пюиский. Папский легат был, вероятно, единственным, кто своей властью прелата и военачальника мог восстановить согласие между предводителями и «понять» простой народ или по крайней мере сдержать его нетерпение и удержать от фанатичных бесчинств. Его смерть обострила внутренние конфликты. О нем скорбели все.

Или почти все… Петр Бартелеми, например, не забыл и не простил прелату тех сомнений, которые тот выразил насчет правдивости его видений. Спустя два дня после смерти легата, в ночь с 3 на 4 августа, Петру было новое видение: ему явились Христос, святой Андрей и сам Адемар Пюиский, который передал ему свое послание. «Епископ обратился к нему с такими словами: “Я благодарю Бога и всех моих братьев, а также Боэмунда, который избавил меня от преисподней, ибо сильно согрешил я после открытия Священного Копья. Вот почему я попал в ад, где меня жестоко бичевали, где лицо мое и голова сгорели, как ты можешь видеть. […] Мой сеньор Боэмунд сказал, что он перевез бы мое тело в Иерусалим; пусть милости ради он не велит мне переменить место…”»[485]. В доказательство своих слов Адемар предложил, чтобы Боэмунд вскрыл его гробницу и засвидетельствовал следы преисподней на лице усопшего. Далее Адемар побуждал графа Сен-Жильского выбрать епископа ему на замену.