– Враги сами приходят в твою жизнь, – сказал он, – незачем их искать.

Свой первый щит я сделал в начале зимы: вырезал из липы, выковал большой умбон со штырем, который вставил в отверстие в дереве, покрасил щит черной краской и сделал металлическую окантовку. Щит получился очень тяжелым; потом я понял, как делать их более легкими, но в ту осень я не расставался с этим щитом, мечом и тесаком, привыкая к их весу, повторяя удары, выпады и мечтая.

Я ждал своего первого клина с тревогой и с нетерпением, потому что ни один мужчина не может считать себя воином, пока не сразится в клине, и ни один мужчина не считается настоящим воином, пока не сразится в передних рядах клина. Это было гибельное место, ужасное место, но, как последний дурак, я о нем мечтал.

Еще мы готовились к войне. Рагнар обещал Гутруму поддержку, поэтому мы с Бридой жгли еще больше угля, Элдвульф ковал наконечники для копий, топоры и ножи, а Сигрид радостно готовилась к свадьбе Тайры. В начале зимы состоялось сватовство: Анвенд в своей лучшей, старательно заштопанной одежде пришел к нам с шестью друзьями и робко попросил у Рагнара в жены его дочь Тайру. Все знали, кто станет ее мужем, но важно было соблюсти обычай. Тайра сидела между матерью и отцом, пока Анвенд обещал Рагнару, что будет любить, холить и защищать жену. Затем Анвенд предложил выкуп – двадцать монет серебром. Это была слишком большая цена, но, полагаю, она означала, что парень и в самом деле любит Тайру.

– Сойдемся на десяти, Анвенд, – сказал Рагнар со своей обычной щедростью, – а на остальные купишь новый плащ.

– Двадцать – в самый раз, – твердо проговорила Сигрид, потому что выкуп за невесту, хоть и отданный Рагнару, должен был после свадьбы перейти в собственность Тайры.

– Тогда пусть Тайра подарит тебе новый плащ, – сказал Рагнар, забирая деньги.

Потом он обнял Анвенда, и начался пир. После смерти Рорика Рагнар еще никогда не был таким счастливым. Тайра наблюдала за танцами и порой заливалась румянцем, встречаясь взглядом с Анвендом. Шести друзьям Анвенда (все они состояли в дружине Рагнара) полагалось находиться рядом с другом и на свадьбе, а после проводить Анвенда с Тайрой к брачному ложу: только когда они объявят, что Тайра стала ему женой, брак будет считаться свершенным.

Однако все это отложили до Йоля. Тогда Тайра выйдет замуж, состоится пир, зима пойдет на убыль, и мы отправимся в поход. Иными словами, мы думали, что мир всегда будет вертеться так, как раньше.

Но у подножия древа жизни Иггдрасиль над нами потешались три пряхи.

* * *

Я много раз видел, как празднуют Рождество при англосаксонском дворе. Рождество – это религиозный Йоль; англосаксы умудрились испортить зимний праздник поющими монахами, бормочущими священниками и чудовищно долгими церемониями. Йоль должен быть праздником, радостью, гореть теплым огоньком посреди холодной зимы; это время для того, чтобы вкусно поесть, ведь известно: впереди будет пост, когда запасы подойдут к концу, а льды скуют землю. Это время для того, чтобы веселиться и напиваться, чтобы вести себя легкомысленно и просыпаться наутро, гадая, полегчает ли тебе когда-нибудь. А англосаксы отдали праздник на откуп священникам, которые сделали его веселым, как похороны.

Я никогда не мог понять, отчего люди считают, будто религия имеет отношение к зимнему празднику. Хотя, конечно, датчане поминали в это время своих богов, приносили им жертвы, но еще они верили, что Один, Тор и все остальные дружно празднуют у себя в Асгарде и у них нет желания портить праздничные дни в Мидгарде – нашем мире. Это казалось разумным, но я выяснил, что большинство христиан опасаются веселья, а Йоль, по их мнению, слишком уж веселый. Некоторые в Уэссексе знали, как нужно праздновать Йоль, и я всегда старался отпраздновать его как следует, но если Альфред оказывался рядом, можно было не сомневаться: придется поститься, молиться и каяться все двенадцать дней Рождества.

Я рассказываю все это к тому, что Йоль и свадьба Тайры должны были стать самым большим праздником на памяти датчан. В ожидании его мы работали не покладая рук. На зиму было оставлено больше скота, чем обычно, и животных зарезали прямо перед праздником, чтобы не солить мясо. Мы выкопали огромные ямы, в которых собирались готовить свинину и говядину на гигантских решетках, сделанных Элдвульфом. Кузнец ворчал, что из-за этих кухонных приспособлений ему приходится отвлекаться от настоящей работы, но на самом деле был доволен, потому что любил хорошо поесть. Кроме свинины и говядины на пиру собирались подавать селедку, лососину, баранину, щук, свежие хлеба, сыр, эль, мед и, самое главное, колбасу: бараньи кишки, наполненные кровью, ливером, овсом, хреном, диким чесноком и ягодами можжевельника. Я обожал эти колбасы и люблю до сих пор: с хрустящей корочкой, брызжущие теплой кровью, стоит впиться в них зубами. Помню, как кривился Альфред, когда я ел при нем такую колбасу, и кровавый сок стекал по моей бороде. Сам он в то время угощался разваренным пореем.

Мы собирались устраивать игры и состязания. Озеро в центре долины замерзло, и я был зачарован тем, как датчане, привязав к башмакам кости, скользили по льду. Это развлечение продолжалось до тех пор, пока лед не проломился и один из парней не утонул, но Рагнар пообещал, что озеро как следует замерзнет после Йоля, так что я собирался тоже научиться скользить по льду. А пока мы с Бридой по-прежнему жгли уголь для Элдвульфа, который решил сковать Рагнару меч, лучший из всех когда-либо сделанных кузнецом мечей.

Нам с Бридой было поручено превратить две телеги ясеневых поленьев в самое лучшее топливо, и мы собирались разворошить кучу за день до праздника. Но она оказалась больше всех, что мы жгли до сих пор, и никак не остывала, – а если разворошить кучу раньше времени, пламя снова вспыхнет с ужасной силой и сожжет почти готовый уголь дотла. Поэтому мы проверили, хорошо ли заткнуты все отверстия, и решили, что успеем завершить работу утром в Йоль, перед началом праздника.

Большинство воинов Рагнара со своими семьями уже собрались в большом зале и спали там, где нашлось место, в ожидании первой праздничной трапезы и игр на лугу перед свадебной церемонией. Но мы с Бридой провели ночь рядом с угольной кучей, опасаясь, что какой-нибудь зверь разроет дерн и пламя разгорится. У меня с собой были Вздох Змея и Осиное Жало, потому что я с ними не расставался, а Брида взяла с собой Нихтгенгу, потому что никуда не ходила без него. Мы оба надели шубы, ведь ночь стояла холодная. Когда куча горит, можно сидеть прямо на дерне, ощущая его тепло, но только не в ту ночь, когда огонь почти угас.

– Если сидеть очень тихо, – сказала Брида, когда стемнело, – можно почувствовать духов.

Кажется, я заснул, но незадолго до рассвета проснулся и увидел, что Брида спит. Я осторожно сел, чтобы не ее разбудить, и уставился в темноту. Я сидел очень тихо и прислушивался к скедугенганам. Гоблины, эльфы, духи, призраки, гномы, – все эти создания приходят в Мидгард по ночам, крадутся между деревьями, и когда мы с Бридой жгли уголь, то оставляли для них угощение, чтобы они не тревожили нас. И вот я проснулся, прислушался – и уловил какие-то звуки в ночном лесу: что-то двигалось, кралось по опавшим листьям, негромко вздыхал ветер.