Мы продолжали путь, и казалось, что каждый встречный имел для нас доброе слово.

— Да расцветешь ты, словно летняя роза! — сказал юноша верхом на муле, перегнувшись с седла, чтобы взять мое приношение.

— Будь плодоносной, как гранат! — сказал горбатый старик, которому явно не помешало бы есть получше.

Ему я отсыпала самую большую долю.

— Пусть твое чрево вырастет с мой тюрбан! — улыбнулся мужчина, чья головная повязка была такой белой и чистой, словно только что выстиранной.

Осталась лишь одна пригоршня, когда я углядела молодого человека с дружелюбным лицом, сидевшего на корточках. Его длинные руки и ноги напомнили мне Ферейдуна. Я протянула ему руки и попросила принять последнюю горсть орехов. Он отвернулся от меня, разглядывая улицу, словно дожидался приятеля. Я попыталась снова.

— Пожалуйста, добрый господин, отведайте моего приношения, — попросила я.

Теперь он взглянул на меня холодными глазами.

— Да не хочу я, — сказал он. — Почему сама не съешь?

Я отпрянула. Это была намеренная жестокость. Матушка схватила меня за руку и потащила прочь, твердя: «Позор! Позор!» Мужчина не обратил на это внимания, он больше не взглянул в нашу сторону. Когда матушка тащила меня за собой, орехи высыпались из моего кармана и смешались с пылью, и пара голубей слетела поклевать их.

Матушка пыталась смягчить впечатление, напоминая мне, как удачливы мы были до сих пор.

— Один дурной человек не сможет отвратить волю Господа, — говорила она, но я была безутешна.

Смеркалось, когда мы вернулись домой, и я вспомнила женщину с заплаканными глазами, чьи труды обернулись ничем, и как ее горестные рыдания превращали минарет в храм скорби.

Вечером, после того как мы накрыли в Большой комнате чай со сластями Гордийе и Гостахаму, матушка рассказала им о помолвке Нахид. Гостахам изумленно воскликнул: «Ай, Баба!..» — и спросил, уверены ли мы, что это тот самый Ферейдун. Настало долгое молчание, прерванное лишь сердитым восклицанием Гордийе:

— Почему он выбрал Нахид? Какое ужасное невезение!

Гостахам жестом пригласил нас перебраться на подушки. Мы сидели бок о бок с матушкой и смотрели, как они пьют чай. Гордийе не приказала принести чаю и нам.

— Может, нам лучше расторгнуть новый контракт, пока он только начался, — проговорила матушка.

— Не знаю, сможем ли мы, — сказал Гостахам. — Теперь он имеет полную законную силу, раз мы приняли деньги.

— Это не значит, что мы не можем попросить Ферейдуна, как человека чести, отпустить нас, — ответила матушка.

— А зачем? Ведь он прислал предложение о возобновлении, хотя знал, что будет помолвлен с Нахид, — сказал Гостахам.

— Но он не знал тогда, что мы подруги, — запротестовала я.

— Так ты ему не говорила? — спросила матушка.

— Упомянула, что у меня есть подруга, но даже не назвала ее имени. Теперь жалею.

— Не уверен, что это помогло бы, — покачал головой Гостахам. — Он имеет право жениться на ком угодно…

Гордийе тяжело вздохнула.

— Какой стыд, что он выбрал не тебя, — сказала она. — Но по крайней мере хоть обновил сигэ. Должно быть, ты ему все-таки очень нравишься.

Я передернулась от раздражения. Как многие женщины, Гордийе вышла замуж с полной уверенностью, что заключила контракт на всю жизнь. Что она могла знать о том, каково это — быть замужем всего на три месяца?

— Давай взвесим все возможности, — сказал матушке Гостахам. — Вы можете либо принять контракт, либо просить о расторжении. Наверно, лучше принять, особенно сейчас, потому что дочь твоя больше не девственница. Ты можешь пока кое-что выиграть.

— Особенно если будет ребенок, — сказала Гордийе, и я вспомнила о молодом человеке с красивым жестоким лицом, отвергшем мое последнее приношение.

— Но тогда об этом должны будут узнать все, — сказала матушка.

— Верно, — подтвердила Гордийе, — но выгоды, которые вы получите, будут таковы, что вам и это не понадобится.

— А что подумает Нахид и ее родители? — спросила я.

Гордийе отвернулась; Гостахам потупился, и долгое молчание, последовавшее за этим, воспламенило мои худшие страхи. Будь это чья-нибудь другая семья, никому и дела бы не было, ведь все заботятся о своих интересах. Но тут положение было вязким, словно сырая нафта.

— Думай лучше о себе, — сказала Гордийе. — Нахид получила все на свете, а ты ничего.

Я начала медленно закипать, как горшок на огне. Какая в том вина, что у нас до сих пор нет почти ничего? Они продали самое драгоценное, что у меня было, — мою девственность, — не собираясь вечно пожинать плоды. Мой ковер был отдан без всякой выгоды для меня. Каждый день моя матушка умирает от страха, что нам снова придется добывать себе пропитание. Конечно, мы заслужили большего!

Матушка повернулась ко мне:

— А чего желаешь ты, дочь моя? Ведь Нахид именно твоя ближайшая подруга.

Прежде чем я успела что-то сказать, вмешалась Гордийе:

— Помня о том, кто такой Ферейдун, я ничего не предпринимала бы, не обдумав это тщательно, — сказала она.

Мне показалось, что она и вправду очень осторожна и помнит, как тороплива я бываю.

— Не знаю, что и делать, — честно сказала я.

— А что бы ты посоветовала? — спросила матушка у Гордийе.

— Раз уж ты получила контракт, выполняй его условия, — ответила та. — Тогда ты сможешь закончить его без малейшего риска или пересмотреть, если он его возобновит.

— Но что, если семья Нахид узнает правду? Разве они не станут презирать нас? — спросила я.

— С чего это им узнавать, — быстро ответила Гордийе. — Ни один мужчина никогда не помянет такую связь при своих родичах по жене или девице-невесте.

Матушка обернулась ко мне:

— Ну так что?

Не соображая ничего, я принялась разглаживать ковер кончиками пальцев. Он был таким же шелковистым, как тот, что я сняла со стены у Ферейдуна, и мне вспомнилось, как скользила по нему моя спина, а тело Ферейдуна выгибалось над моим. Щеки мои вспыхнули. Теперь, когда мое чрево раскрылось навстречу ласкам Ферейдуна, мне хотелось возвращаться в те места радости как можно чаще. Хотя я любила Нахид, Гордийе была права: у нее было все, у меня — ничего, кроме нескольких месяцев с Ферейдуном.

— Сделаю, как ты скажешь, — ответила я Гордийе.

Она казалась очень довольной, наверное, потому, что все еще рассчитывала на заказ от Ферейдуна или его семьи.

— Ты мудра не по годам, — похвалила она.

Матушка, похоже, тоже была довольна, зная, что по крайней мере несколько месяцев мы сможем не беспокоиться о нашем содержании.