Таких обобщений досель береглись. Вечно живой призрак короля-освободителя, преследующий злое дворянское семя и с годами выродившийся в ширму, святую воду, охранную грамоту для мафии ожиревших воеводлатифундистов, — за такие побасенки, прочти их внимательно, не гладили по головке еще в начале 70-х. Точечное истребление образованных подстрекателей да лицедеев-крамольников, привычная и унылая баринобоязнь, доверительный тон госчиновников, рекомендующих шибко догадливым не лезть в старинные книги, а убираться подобру, навевали прелюбопытнейшие параллели.

Искусно зашифровав мысль о непременном со временем перерождении секты тайных тираноборцев в черный полубандитский легион, оперирующий в интересах имущей олигархии в сравнительно вегетарианские времена (КПСС, каморра, гонконгские триады, маоистские ячейки в Европе, освободительная армия Ичкерии), Рубинчик собрал корзину призов с международных фестивалей, приученных внимательно читать российские иносказания. Склонные даже козинцевского «Гамлета» трактовать как антисталинский манифест, евроамериканские киногурманы наконец-то получили достойный объект для считывания крамольных подтекстов. «Стаха» величали в Париже, Неаполе, Монреале и Каттолике, он взял Гран-при «Золотой ворон» первого Брюссельского (в дальнейшем весьма авторитетного) фестиваля необычных фильмов — только Россия осталась в стороне: кто понял — помалкивал, а тугодумных смутил угрюмый, обреченный, покорно ссутуленный ужас перед мистическими обстоятельствами. Хоть сила демонов оказалась в конце липовой — лишь соломенные пугала с рогатыми коровьими черепами горбились в седлах под масонскими балахонами да варяжскими шеломами, хоть предводителей ряженой черной сотни и спалили живьем — а все ж солнце не засияло над чахлой равниной, колокола не зашлись в триумфальной балаболке, а Белорецкого в первый день века взяли за подстрекательство к бунту и повезли за Акатуй. Несмотря на роскошную «слепую» дуэль (черная повязка смертника, подвал, по два ствола на нос), на обряд изгнания сатаны из нагой княгини на гагачьем пуху, фильм посмотрели всего 11 миллионов человек. Тем не менее место в истории ему отведено самое почтенное, рядом с «Кошачьим глазом», «Ночью живых мертвецов» и шедевром отечественного субхоррора — мультфильмом «Ореховый прутик».

1980, «Мосфильм». Реж. Вадим Абдрашитов. В ролях Владимир Гостюхин (Белов), Игорь Нефедов (Беликов), Ирина Муравьева (Белова), Дмитрий Харатьян (Костя Стрижак). Прокат 5,9 млн человек.

В начале 80-х жизнь в стране совсем испортилась. Представить себе мажорный фильм про завод — только самый отъявленный сукин сын пошел бы на такое. Веселый фильм о школе — ну разве про начальную, бантики-гольфики, мордашки-промокашки. Про старших — какое уж тут веселье, вечный бой и мутота.

Радостный фильм про армию был, по сценарию Александра Миндадзе, «Весенний призыв» назывался — на него вся армия побатальонно ходила хохотать. Присказку придумали: «Есть, есть в Советской Армии такой старшина Карпенко! Один. Поэтому про него и кино снимают». Редкий был случай, когда в клубах не спали: до того гнусно, фальшиво, бессовестно, что душа поет и еще просит. Историки кино удивлялись расцвету жанра — боевик, мелодрама, катастрофа, мюзикл, в один год «Экипаж», «Пираты XX века», «Петровка, 38», «Москва слезам не верит» — чему удивляться-то? В актуальном кино за что ни возьмись — везде минное поле. Интриги, кир, буза, неуставняк, дефицит и неучтенные излишки. Финская мебель, чешская обувь, японская техника, американское курево, русский вещизм, равнодушие, стяжательство, переутомление и праздники Победы со звяком орденов, все увеличивавшихся в количестве. Трень, брень, гусельки. Веселится и ликует весь народ. Ура-ура, закричали тут швамбраны все. Для полного счастья еще стотысячную армию отрядили к черту на кулички — добывать честь и славу, мало им. И в этот самый момент, на заре грозовых 80-х, Вадим Абдрашитов, по сценарию опять же Александра Миндадзе, снимает кино про пустую и безрадостную жизнь человека, жизни которого не полагается быть пустой и безрадостной.

Что у Виктора Белова было? Было у Виктора Белова все путем: жена, пацан восьми лет, квартира с ковром, мотоцикл с коляской. Биография: до армии куролесил, из армии пришел — купил мотоцикл, женился, получку домой, после смены — пивка, сына назвал Валерой, чего еще надо. Все так, да не так. Друзей не было, работа в цехе нудная, хоть и громкая, жена чужая, только для дурацкого дела и надобная, сын тоже чужой, хмурый (очень-очень шукшинская сцена, где Виктор сына в кино ведет, потому что — надо, отцовский долг, а потом в книжный, Пушкина с Лермонтовым покупать — и продавщица курва, как всегда у Шукшина). От всей маеты одна забава межеумочная — охота на лис, по кочкам с рацией бегать в тренировочных кальсонах спадающих. Дурь.

Понял-то это Виктор не сразу, а после того, как два отмороженных гопника с целью выпить хряснули его железкой по черепу на детской площадке и один сел. А как понял — стал мотаться к нему в колонию тайком от наезженного своего счастья и нормалька, яблоки да шанежки подшефному возить, разговоры разговаривать. Один Виктор Белов — другой Вовец Беликов. Тот слесарь — этот пэтэушник, классовый мир. Тот за два рубля первого встречного изувечить готов — и Виктору только автомат дай, всех бы этих патлатых от живота веером. И наружностью одинаковые: как второго наголо остригли, так просто одно лицо — губастые и злые оба.

Долго-долго смотрит мастер Белов из окна свиданческого корпуса на зонский волейбол — сотни таких же вот злых, в бушлатах и стриженых. Они случайно не стали такими, как он, — и вряд ли теперь уже станут. Он случайно не стал таким, как они: «Армия человеком сделала». Дивись, прохожий, — интересной судьбы люди. Образец.

Абдрашитов с Миндадзе вечно ставили кино о необъяснимой, фатальной связи людей, склеенных навеки то уходящей из-под ног палубой теплохода, то резервистскими сборами, а чаще всего — угрюмым обоюдным влечением фигурантов уголовного дела. В этот раз тонкая, прерывистая пунктирная ниточка морзянки в наушниках пеленгатора раззудила и повязала меж собой взрослого коренастого дядьку, не знающего, как жить, и мрачного самоуверенного шпанца. Старший из себя наставника корчит и себе же боится признаться, что ему во всем мире, кроме этого баклана, поговорить не с кем. А баклану к чему такой коленкор — двигал бы ты, дядя, с дружбой своею. В мире в таких случаях к психоаналитику записываются и часами с кушетки на житье жалуются, а у нас вот — с радаром по лесу бегают, ловя ломкий сигнал и изо всех сил стремясь к заброшенной облупившейся церкви, откуда бьет ключом неведомый и любящий всех радист. Не ладится у нас дружба: Беликов благодарен, конечно, за шанежки, хлопоты и условно-досрочное, сильно благодарен, ну и все — что еще?

В финале весь район мокнет под дождем на спортивном празднике. Мотокросс, грязища, потекшие номера на байдарочниках, охотники на лис парами стартуют, на них публика с зонтами пялится, среди нее жена, сын, Беликов этот с кралей, все опять путем. И оркестр надо всем маршами надрывается, военный оркестр, по разнарядке: надо. Имитация всего — праздника, настроения, спортивного азарта, активного отдыха, семьи — вот, вывел родню на мероприятие, ставь птицу. Аккурат к Олимпиаде кино, блеск — там тоже все от счастья разрывались.