Заодно отошла и тщательно скрываемая мода на полноту: достаток, индустрия здоровья и смена правящего класса с деревенского на городской диктовали женщине новые стандарты.

Сидишь дома — держи форму.

1980, «Мосфильм». Реж. Владимир Меньшов. В ролях Вера Алентова (Катерина Тихомирова), Ирина Муравьева (Людмила), Раиса Рязанова (Тося), Алексей Баталов (Гоша), Юрий Васильев (Рудольф), Наталья Вавилова (Саша). Прокат 84,4 млн человек.

В год, когда деловые леди Нью-Йорка впервые надели кроссовки под бизнес-костюм, президент Картер в отместку за Афган запретил продавать нам кока-колу, а в Москве пустили новую ветку метро «Таганка — Новогиреево» и избрали в Политбюро Горбачева, российский средний класс обрел наконец свою Песнь Песней, свою «Одиссею» и библию — фильм «Москва слезам не верит». К концу 70-х люди из кирпичных домов с гаражами и качелями, не терпящие грязную обувь и твердо знающие, что грузинский чай — это опилки, стали в России большинством. Несмотря на классовую чересполосицу, их объединяла общая средневысокая зарплата, единый досуг, клеенка с гномиками на кухне и фигурное катание по телевизору. Русский середняк добродушно любил хоккей, потому что наши всегда выигрывали и не было агрессивной футбольной досады, покупал венгерский компот-ассорти, побаивался молодой и звероватой шпаны, а по выходным катался по водохранилищу на «ракете». Он наконец-то маялся язвой и давлением, а не цингой и огнестрельными, летом брал продукты с рынка, лениво поругивал власти и следил за успеваемостью детей в английском. И он до чертиков объелся Великой Отечественной войной, вечным зовом озимых и яровых, Зитой-Гитой и вестями из Никарагуа. Он был городской, и его было много: в городах проживало уже две трети населения СССР, которое хотело своего кино: с песнями Пугачевой и макраме на гвоздике, с нахальной дочкой-красавицей и корешками подписных изданий в польской «стенке», с банкой икры к празднику и законной гордостью вчерашнего провинциала, укоренившегося в суровом мегаполисе. Кино в самом высшем значении мещанское: кино горожан в первом поколении, обожающих свои обои под кирпич, правильные ударения в словах и что школа для ребенка под самым окном, а не через дорогу. И как все средние классы мира, этот хотел, чтобы в конце все было хорошо.

Картина москвича в первом поколении Владимира Меньшова с москвичкой в первом поколении Верой Алентовой и соавтором москвичом во втором поколении Валентином Черныхом была до такой степени стопроцентным попаданием в спрос, что коллеги оторопели и обиделись. Меньшов столь тепло и сердечно не стеснялся компрометирующего быта сограждан — этих тазов с крыжовником, перевозимых воскресным вечером с дачи, этой «Бесаме-мучи», под которую привыкли знойно греховодить с голодных студенческих лет, этого всенародного недоверия к обитателям высоток и наивной погони за обручальным кольцом в клубе знакомств «Кому за 30», так уважительно и легко упивался «мелкотемьем», так уверенно плевал на все достижения авторского кино последних десятилетий, что законный его успех казался ошибкой и несправедливостью. Вроде украл что-то, что на поверхности лежит: подойди да возьми, а всем неудобно. И сразу тебе «Оскар» на блюдечке и безбрежная любовь миллионов на всего-то второй полнометражной картине (первая — «Розыгрыш» — стала молодежным суперхитом и вывела на большую воду московских школьников Диму Харатьяна, Дусю Германову и Наташу Вавилову, сыгравшую в «Москве» дочь Александру). Словом, ай-яй-яй, ваше благородие, а еще интеллигент. Но среднему классу было плевать, он получил своих долгожданных героев: Катерина Тихомирова была типичной next-door-lady, «дамой с 13-го», которая сухо здоровается в лифте и «оттого такая гордая, что мужика нет», а Гоша — воистину собирательным образом российского мидла — интеллигентным пролетарием из НИИ с золотыми руками, пьющим в свободное от работы (под хорошую закуску) и не лезущим бабе под каблук. Архиточным был выбор на эту роль нержавеющего кумира детства тех, кому в 80-м было за 30, — Алексея Баталова, равно убедительного в ролях шоферюг и ученых-атомщиков. История Кати, которая хотела да и вышла замуж, потому что не гонялась за дешевизной, а ждала своего трудного бабского счастья, срезонировала в русском сердце начала 80-х на самую громкую мощность. Первая серия казалась только предисловием, а сутью — Москва, которая строилась-строилась и наконец построилась. Полноправными героями фильма были и кухонный фартук с раскладной тахтой, и антоновка на шести сотках, и пятерка на такси до «спального» Ясенева, и календарно-костровые песенки супругов Никитиных — семейные гимны стабильного, зарабатывающего и самого читающего в метро общества.

Мао был прав: коммунизм сгубила зажиточность. Человека с квадратными метрами гораздо сильнее волнует, какой счет и есть ли кольцо на пальце, чем самочувствие голодающего доктора Хайдера. Неомаяковская кампания борьбы с вещизмом и манифестируемой Меньшовым мелкобуржуазностью не удалась: ее просто не заметили. Летом 80-го восемь с половиной миллионов новых и старых москвичей кушали абрикосовый джем в стильных пластмассовых формочках, выпущенных по случаю Олимпиады, возмущались принудительной высылкой детей в пионерлагеря (по случаю нее же) и в третий раз шли в соседний кинотеатр «Алма-Ата» смотреть Москву, которая не верит слезам — вместе с дамой с 13-го и Трапезниковыми с 6-го. По воскресеньям очереди за бронью стояли с десяти утра.

Средний класс, если не грузить его передовыми доярками и военной героикой, вообще-то очень любит кино.

1980, к/ст. им. Горького. Реж. Илья Фрэз. В ролях Никита Михайловский (Роман), Татьяна Аксюта (Катя), Лидия Федосеева-Шукшина (Лавочкина), Ирина Мирошниченко (Шевченко), Альберт Филозов (Лавочкин), Елена Соловей (Татьяна Николаевна). Прокат 26,1 млн человек.

«Ребенок должен кушать и тепло одеваться, а прочее — глупости», — эту железную формулу воспитания русские родители второй половины века вынесли из-под бомбежек, с узловых пересадочных станций и послевоенных общих дворов. В то время как Америка ставила сотую вариацию на темы современных Ромео и Джульетты, французы изобретали тысяча первый способ половчее расстаться с девственностью, а итальянцы копили гроши надежды на раннюю свадьбу и первую кровать с шишечками, русские десятилетиями озабочивались одним и тем же вопросом: а если это не любовь? Первая волна отцов погибла на фронте, вторая гуляла очертя голову, бабушкино воспитание изуродовало миллионы. Не ешь мороженое кусками, а кто у этой девочки родители, поправь шарфик, я тебя после школы встречу. Где ты была, где ты была, где ты была?! Испорченные совместным проживанием на куцей жилплощади, общей кухней, туалетом и телефоном, предки регламентировали все — от времени возвращения домой до деньрожденьских церемониалов, включая категорическое табу на завтрак у телевизора. Поколение пятидесятилетних, кому в 80-м было 10–13, и сегодня может порассказать о той поре немало душераздирающих историй. Как собственного первенца забацали пожаром в 19 лет, чтоб только мамочка с головы слезла — а вернее, перелезла на голову к внуку; как дом был закрыт для друзей, потому что гостей надо принимать со скатертью, айвовым вареньем в вазочках и разговорами о здоровье мамы, а не за закрытыми дверями под магнитофон; как мать и по сей день донимает звонками об изменении температуры на пять градусов и надел ли сыночек свитер и теплые треники. Над макаревичевским «Позвоните родителям» хохотало полстраны: американский слоган, подразумевающий, что недурно было бы хотя бы раз в год звякнуть родне в Миннесоту, в России приобрел совершенно специфическую окраску: мама волнуется, мама уже четыре раза за ночь разговаривала с твоим автоответчиком, а тебя все нет, бесчувственная дрянь! Каково в таких условиях влюбленному школьнику и даже студенту — лучше не вспоминать. Лихорадочный дневной секс в незнакомых квартирах, валяние по муравам и мотоциклетным сараям, провожалки до угла, чтоб не заметил с балкона папа, мобилизация соседей, друзей и полночных прохожих, чтоб незнакомым голосом позвать к телефону Наташу — все это русская правда и русский крест, которые и не снились счастливым Европам.