Сторожившие на причальных мостках мужики спокойно похрапывали, доверившись псам. Псы же (действительно надежные, хорошо ученные всяким премудростям охоронного дела) издали распознали в Яромире да Мечнике неопасных, своих, а потому не стали пустобрешничать. За ложную тревогу благодарность известно какая: хороший пинок или удар древком рогатины. Так что попусту лезть из шкуры желания нет — она, шкура-то, чай, своя, не от общины жалованная. А вот Белоконевы хвостатые сторожа, не привычные к собой опаске ни от леса, ни от чужих людей, ни (тем более!) от хозяев, бывало, вели себя по-иному. И где они теперь? То-то…

Да, охоронные собаки в общине умны да храбры. Лишь перед волками робеют, прочим же ворогам — будь они хоть о четырех, хоть о двух ногах — спуску не дадут. Вот только при неумелых людях даже от самых умелейших псов толку на жабий чох.

Кудеслав и старейшина спокойно забрались в небольшой челнок, разобрали короткие весельца (такими орудуют без уключин, стоя на коленях), распутали привязь и неторопливо погребли через реку.

Их никак не могли не увидеть с тына. Мечник то и дело оглядывался, надеясь рассмотреть или расслышать хоть какие-нибудь признаки тревоги на градском частоколе. Д-да, именно надеясь — ведь не может же общинная охорона оказаться аж настолько беспечной!

Тихо было в граде. Спокойно и тихо. Единственное, что удалось разглядеть Кудеславу, — огонек факела, неспешно двигавшийся над зубчатым верхом тына. Добравшись почти до самых ворот, факельщик приостановился — верно, осматривал поляну и реку.

Кудеслаз даже о гребле забыл.

Наконец-то заметили! Ну?!

С прежней неспешностью огонек двинулся дальше.

Мечнику ясно представился этот факельщик, как он постоял миг-другой (потягиваясь, зевая длинно и сладко), да и пошел себе, лениво гадая: кто же это из родовичей поволокся средь ночи на другой берег? А затревожиться… С чего бы вдруг?! Гребут не ко граду — прочь; не спешат, не скрываются… Разве задумавшие худое станут вот этак-то? Да ни в жизнь!

Небось это кому-то на щуку вздумалось по-ночному — с острогой да лучиной.

— Весло не вырони, — с хмурым смешком процедил оглянувшийся Яромир. — Или ты чего иного ждал? Позабыл, что ли, с запрошлого-то года, каковы они в этаких делах? Чтобы их растревожить, немалая кровь нужна. Но уж коли растревожатся — ни ворогов, ни друг друга, ни сами себя не станут жалеть. Вот и думали. Может, уж лучше пускай остаются такими, как нынче?

Кудеслав отворотился от вспучившейся средь поляны черной громады обиталища рода-племени и бесшумно обмакнул в воду лопасть весла.

Прав Яромир. А только такими, как нынче, быть родовичам осталось вовсе недолго — до тех самых пор, пока не узнают они о крови.

О большой крови, которая уже пролилась.

Потому-то Мечник и крался в град тайком, потому и Яромира тайком же с собою выманил. Сокрыть приключившееся на мысе-когте, конечно, не удастся. Но прежде чем град взбурлит страшным известием, нужно хорошенько размыслить, что с этим бурлением делать да как его вывернуть ежели и не к пользе общинной, то хоть не во вред.

Они ждали в маленьком сосняке, скрытом за стеной камыша и густыми прибрежными зарослями вербы.

Восемнадцать человек.

Все, кто уцелел из четырех с лишним десятков крепких мужиков, посланных Яромиром на нынешний весенний торг.

То есть именно ждали-то лишь бродившие дозором вокруг сосняка Кощей, Злоба да Велимир. Все трое были поранены и усталы, однако же здешняя охорона оказалась куда лучше градской. Не успели Мечник и старейшина проскользнуть меж гибкими ветвями-прутьями влаголюбивых кустов, как перед ними бесшумно выросли сумрачные мужики с топорами (сперва двое, но через миг-другой к ним добавился третий). Выросли — это потому, что узнали пришлых. А в ином случае они, пришлые то есть, вряд ли бы успели понять, откуда рухнуло избавляющее от житейских тягот отточенное железо. А в соснячке вповалку спали остальные. Спали…

Кто-то стонал; кто-то вскрикивал; кто-то тянулся скрюченными пальцами к существующей лишь в его мутных виденьях вражеской глотке и при этом сам хрипел, как удавленник…

Все переживалось опять. Ночная схватка на мысе-когте, бегство невесть от кого, обратный путь, когда Кудеслав не давал им ни мгновения передышки, понимая, что лишь необходимость идти да помогать вконец ослабевшим мешает усталости, отчаянью, злости и боги ведают чему еще подмять остатки людского, едва теплящиеся в душах его сородичей… А вот теперь-то не стало помех всему тому, что выплеснулось в муторную круговерть обморочных терзающих снов.

Несколько долгих мгновений Яромир сумрачно рассматривал спящих. Потом подошел к укрытому в мелкой колдобине костерку и сел возле него, глядя на шныряющие по обугленному хворосту синеватые огоньки.

Кощей и Злоба, перехватив короткий взгляд Мечника, двинулись прочь: один к реке, второй тенью вдоль опушки сосняка.

Велимир торопливо заозирался (прикидывал, где нужнее второй дозорный, а где хватит и одного), но Кудеслав изловил его за рукав, дернул легонько:

— Тебе бы остаться, а? Две головы, конечно, хорошо, но уж три…

Лисовин кивнул. Он растормошил одного из валяющихся близ костра мужиков, сунул ему в руки топор и негромко (остальных-то будить вовсе незачем!) забормотал, тыча пальцем туда, где меж сосновых стволов мелькала удаляющаяся Кощеева спина. Мужик встал, двинулся вслед за Кощеем — чуть ли не при каждом шаге спотыкаясь и сильно встряхивая одурелой со сна головой. Пробираясь меж спящими, он наступил на чью-то руку (обиженный взвыл дурным голосом, но не проснулся), потом зацепился плечом за ветку и начал громкое и пространное повествованье о том, что он думает про все-превсе ветки, сколько их ни есть в чаще-кормилице…

Мечник встревоженно глянул на Велимира, но тот лишь рукой махнул:

— Не бери на ум. Через миг-другой оклемается — станет не хуже меня.

Лисовин подергал себя за бороду, вздохнул. Придвинулся к костру. Сел напротив Яромира, положил на раскаленные уголья несколько веток. А потом вдруг сказал с надрывом:

— Да не молчите же вы! Засну ведь!

Мечник тоже пристроился близ костра. Яромир терпеливо выждал, пока он усядется, и проворчал хмуро:

— Ну, так как же оно все вышло? Уж поведайте…

Кудеслав выжидательно обернулся к названому родителю, но Велимир именно в этот миг завозился с костром. Сосредоточенно так завозился, деловито. Очень деловито. Чересчур.

Мечник вздохнул и принялся «поведывать» сам.

Он говорил скупо (было, мол, сперва это, а после — то), покамест держа при себе подозренья и домыслы. Пускай Яромир сам все обдумает, а уж потом придет время сравнивать догадки — его, свои, Велимировы…

Негромкие, размеренные (а можно бы и так сказать: убаюкивающие) Кудеславовы речи действовали на спящих вовсе нежданным образом. Вымотавшиеся мужики просыпались. А ведь лишь миг назад казалось, что их хоть бей, хоть покатом валяй, хоть пестами толки — все одно не добудишься. Ан нет…