Первая часть переговоров прошла на удивление гладко. Представитель орды, который нас встретил с отрядом, по всему видать, не имел полномочий принимать ответственные решения и, очевидно, передаст все сказанное по иерархической лестнице вышестоящему командованию.

В крепость возвращались чуть ли ни галопом. Действительно следовало поторопиться, пока в голову ордынским воеводам не закралась какая-нибудь чумная мыслишка. Да и приготовиться к встрече послов следовало незамедлительно.

Короткая поездка к вражеским укреплениям стала волнующей и полезной. Мы успели сосчитать количество юрт и шатров, прикинули основную схему размещения войск в лагере, выделили месторасположение военной верхушки. Разумеется, более богато отделанные и хорошо охраняемые юрты выделялись на общем фоне военного лагеря, но нам было важно увидеть общую картину.

– Мы дали им слишком много свободы, позволили самим решать, когда приходить и в каком составе. Само собой, если они припрутся огромной толпой, в город мы впустим лишь малую часть. Сами полководцы на переговоры не пойдут. Пошлют младших: сыновей, доверенных родственников или уже пожилых, умудренных опытом старцев. Кто бы ни прибыл, мы должны показать, что веселы и бодры, что у нас нет никаких проблем, хотя на самом деле это уже не так. Я встречу послов, проведу переговоры и договорюсь о способах выполнения выдвинутых условий.

– А пойдут ли они на твои условия? – сомневался Александр, снимая оружие и часть доспехов; как бы продолжая вопросом мою мысль.

– Им нужна добыча, друг мой. Ничто больше их не интересует. Что им наша земля, плодородная да богатая? Не сами же они станут сеять хлеб да пасти стада. На завоеванной территории эту работу должен выполнять покоренный народ: ломать спину от зари до зари, готовя дань чужому дяде. Мало того, кормить целую шайку наместников с охраной, которую посадят ему на шею. Ладно еще, если из своих, русских князей, на которых народ и так привык горбатиться, а то и вовсе из чужих, что без колебаний убьют за малейшую провинность.

– Так устроен мир. Всегда так было. Смерд пашет землю, дворовый домашние дела ладит…

– А в чем смысл существования такого мира? А, князь? Один рождается, чтобы быть рабом, другой – для того, чтобы править рабами?

– Миром правит мудрость и воля! Крепкий княжий престол, способный защитить свою челядь!

– Убого звучит, да и, извини, Александр, ни черта не работает! Где рязанские князья, где муромские защитники и куда делись все остальные? Где их мудрость, их сила и воля? Канули, сгинули в страстях да обидах. Рабу все едино. Кто бы ни был хозяином, лишь бы бил поменьше да не драл три шкуры.

– Ты ведь тоже как князь, Коварь! И землю взять хочешь, и торговые дела строишь. И армия у тебя.

– Но я не рабовладелец! Все, кто пришел в эту крепость, стали свободными. Я никого не заставляю работать, я никого не держу в цепях, кроме отпетых негодяев и преступников. Каждый человек, каждый ремесленник и мастер трудится во благо своей семьи. Что бы он ни делал, тачал ли сапоги, тесал ли бревно, ковал железо, он получает доход, плату. Он строит общий дом, построив свой собственный, и ему есть что терять. Его дети в сытости да в уходе, под присмотром учителей, подрастая, перенимают мастерство предков. Кто ратное, кто рукодельное, и с них не берут десятину.

Да, это моя крепость! Я задумал ее построить. И люди пришли под защиту этих стен. Я дал им технологии и умения, научил с большей выгодой использовать то, что им принадлежит по праву. И вот за это они встали под щиты! За этот образ жизни, который я им предложил, они готовы драться с оружием в руках. А рабы за своего господина не дерутся. Вот поэтому все прочие города падут. Все прочие крепости откроют ворота.

– Но тебе одному не устоять против великой степи!

– Да ты прав, мне одному не устоять, если я буду продолжать биться только силой оружия. Сейчас, пригласив послов ордынских, я намерен отстоять всего лишь свой образ жизни. Свою маленькую коммуну и крепость в окружении вражеских войск. И коль скоро мне это удастся, я стану словно зачаток неизлечимой чумы! Я стану свирепой болезнью, которая с неимоверной скоростью расползется по всем землям, и настанет время, когда с ней уже невозможно будет спорить и бороться! Все, даже ордынские ханы, захотят получить такой успех, захотят быть лидерами свободных людей, а не рабов.

Я говорил все это молодому и любознательному княжескому отпрыску, а сам не верил во все, что только что сказал. Не будет этой утопии, не будет этого рая на земле. Всегда найдется хозяин и раб, всегда будет человек зависимый и угнетенный. Не здесь, так в других землях. Да и здесь, коль меня не станет, пропадет и все то, что я принес из другого мира. Ведь и в моем времени нет этой свободы. Рабство просто изменило форму, сменило маску, но все равно осталось рабством. Под лозунгом демократии, социализма, коммунизма, диктатуры мы все равно остаемся лишь винтиками в большом механизме государственной машины. Я обманываю сам себя. Говорю о розовой мечте, которой, по всему видно, никогда не суждено будет сбыться. Но пусть зернышки этой мечты засядут в благодатной почве возбужденного юношеского сознания, будут как зыбкая основа его собственных будущих мыслей о судьбе государства, каким бы оно ни было, после всего, что сейчас с нами происходит.

А мне, признаться, приятно быть в роли злобного искусителя, который, имея на руках золото и серебро, манипулирует жадными и дикими ордынцами. Как бы я ни старался, в конечном счете любой, кто отличен от нас по образу жизни, кто привык к собственному укладу – в наших умах предстает неким дикарем. Вот не моется этот вшивый кочевник, смердит так, что мухи от него шарахаются, спит под лошадью в войлочных кошмах да просаленной кожаной одежде. Кто он еще, кроме как не дикарь? Вооруженные до зубов, жадные, примитивные в большинстве своем, они жаждут лишь добычи, и все прочие нормы поведения им претят.

Логика безмозглой саранчи, пожирающей все на своем пути. Без добычи они слабеют, чахнут, превращаются в голодранцев, что с их кочевой жизнью совершенно естественно. Орда, пришедшая войной в наши земли, принесла не только голод и разорение, горе и смуту, с ними, как спутники, прибыли еще и болезни, выкашивающие целые народы. Их языческие обычаи наслаиваются на верования находящихся в разорении и угнетении, так еще и не принявших христианство селян из многих родов и племен. Да, жившие на этой земле мурома и мещера, мордва и черемисы никогда не любили селиться большими городами. Им чужд такой способ сосуществования. Родовая община – вот предел сгущенности народа, который для них был максимально приемлем. Все рано или поздно меняется, все стремится к объединению. А как же иначе? В замкнутом обществе нет стимула для роста. Нет естественной конкуренции внутри вида. Пришедшие с востока завоеватели весьма наглядно продемонстрировали нам на собственном примере, что собранные в единый кулак многие народы, хоть и подневольные, но движимые единственной жаждой наживы, способны завоевать не только отдельные княжества, но и добрую часть всего континента, хоть большинство из них и не представляют себе, что это такое.