Форма их взаимоотношений сводилась к следующему: полоска желтой изоленты делила их гостиную пополам, лента была протянута по деревянному полу параллельно ковру, который Этель Макферсон постелила на своей половине; в столовой такая же желтая лента тянулась вдоль обеденного стола, деля столешницу на две абсолютно равные части, а затем плавно спускалась на пол. Каждый вечер Этель готовила ужин, свою тарелку она ставила по одну сторону ленты, тарелку мужа – по другую. Они ели в полной тишине, а закончив ужинать, Этель передвигала свою тарелку на половину мужа и выходила из комнаты, посуду мыл он. Кухня тоже была разграничена, но поскольку обоим Макферсонам требовался доступ к раковине и шкафчикам, особенно по утрам, лента местами протерлась, и по большей части они ее игнорировали. Как игнорировали друг друга. Спальни их находились на разных этажах, так что хотя бы с этим не возникало трудностей.

Главную же проблему, разумеется, представляли телевизоры в гостиной. По каждую сторону изоленты стоял телевизор, у Фергюса побольше, у Этель постарее. Годами они проводили вечера в гостиной: Фергюс почесывал бороду, а Этель в первые годы накручивала бигуди, пока не подстриглась коротко и не перекрасилась в блондинку с рыжеватым оттенком, однако она по-прежнему частенько отрывалась от телевидения на вязание. Так они сидели и смотрели разные передачи по своим телевизорам на изрядной громкости, дабы заглушить соседний телевизор. Много позднее Фергюс – прямо перед тем, как выйти на пенсию с должности чертежника на металлургическом заводе, – обзавелся щегольскими наушниками, подсоединявшимися к телевизору чем-то вроде старорежимного телефонного провода, и с тех пор он смотрел передачи, надев наушники и вольготно развалясь в шезлонге, а Этель смогла убавить звук своего телевизора почти до нормального уровня.

* * *

Как бы то ни было, они ждали в гости старшую дочь Лайзу с ежегодным визитом из Нью-Йорка, куда она переселилась восемнадцать лет назад. Было в ней что-то, чему Фергюс не мог подобрать определения; она была хорошенькой, но о бойфрендах никогда не упоминала, если не считать одного раза, случившегося очень давно. Теперь ей было под сорок, и то, что, возможно, у нее никогда не будет детей, расстраивало Фергюса. В его сердце Лайза занимала особое место, в отличие от своей младшей сестры Лори, хотя Лори он тоже любил. Лайза работала помощником программного администратора в «Новой школе». «То есть ты – секретарша», – сказал однажды Фергюс. «Ну, как бы», – ответила она.

В пятничный вечер в начале августа Фергюс крикнул своему телевизору:

– Черт побери!

И его жена немедленно запела.

– Ла-ла-ла, ди-дли-ди-и-дам, – выводила она, ибо терпеть не могла, когда он ругался, но Фергюс был в наушниках и, скорее всего, не слышал ее пения, и она умолкла.

Выругался же Фергюс потому, что визит дочери совпал с городским праздником в честь Гражданской войны, в котором Фергюс всегда принимал участие – наряжался в форму солдата-северянина, днем маршировал туда-сюда, а ночь проводил в парке, в походной палатке вместе с другими солдатами, и они готовили себе еду на самодельных печурках, сконструированных по образу и подобию печек, какими пользовались в Гражданскую войну. Фергюс также значился барабанщиком – наряду с еще одним человеком, хамоватым старым придурком по имени Эд Муди, выходцем с юга побережья Мэн, к полку он присоединился несколько лет назад и мнил себя непревзойденным ударником. Между ним и Фергюсом начались трения, и в конце концов в полку решили, что барабанщиков будет двое. По правде говоря, энтузиазм Фергюса относительно этих ежегодных праздников постепенно угасал, но, поскольку жена посмеивалась над его «военными затеями», он продолжал участвовать в торжествах. Если хорошенько подумать, ему всегда больше нравились «Игры горцев», существовавшие при церкви Св. Андрея, – мужчины с шотландскими корнями наряжались в килты и гурьбой ходили по ярмаркам, играя на волынках; в этой компании Фергюс тоже бил в барабан, вышагивая в килте с узором рода Макферсонов.

Пес, лежавший в углу гостиной, маленький – и старенький – кокер-спаниель по кличке Тедди, поднялся и, виляя хвостом, подошел к Фергюсу. Тот снял наушники.

– Надеюсь, папочка согласится погулять с тобой, я сегодня не в настроении, – сказала Этель собаке.

– Вели своей мамочке умолкнуть, – сказал Фергюс. И уже на пороге, выходя из дома с псом, добавил: – Тедди, полагаю, мы заглянем в продуктовый магазин.

– Надеюсь всеми печенками, – откликнулась Этель, – что Фергюс не забудет про молоко.

Таким образом они общались.

* * *

Этель много лет работала в мэрии, оформляла лицензии на рыбную ловлю, содержание собак и прочее в том же роде. На работе она подружилась с Анитой Кумс, хотя та была много моложе, и вечером в продуктовом магазине Фергюс, нагруженный молоком, банками с фасолью и сосисками, оказался в очереди в кассу сразу за Анитой.

– Привет, Фергюс, – обрадовалась ему Анита, невысокая женщина в очках и с семейными проблемами, о чем Фергюс узнал, подслушивая телефонные разговоры своей жены; он кивнул в ответ. – Как вы там?

Фергюс ответил, что у них все нормально. Пальцами он нащупывал свернутые в трубочку деньги. Когда-то жена сказала дочкам, что их отец настолько скуп, что, дай ему волю, он бы просушивал использованную туалетную бумагу, лишь бы снова на нее не тратиться. С тех пор Фергюс носил с собой пачку наличных, словно это доказывало обратное.

– Готовитесь к годовщине Гражданской войны? – спросила Анита, доставая кредитную карту и вставляя ее в щель машинки.

Фергюс отвечал утвердительно.

Щурясь, Анита посмотрела на карту, затем повернулась к Фергюсу и сказала, поправляя очки:

– Я слыхала, что вам, ребята, в этом году не разрешат ночевать в парке. Слишком много торчков собирается там по ночам.

Ощущение тревоги кольнуло Фергюса.

– Ну, не знаю, – сказал он. – Мы же учитываем все обстоятельства.

Анита забрала карту, взяла свою многоразовую сумку с продуктами и взвалила ее на плечо.

– Передавай привет Этель, – сказала она, и Фергюс пообещал. – Ужасно приятно было увидеться, Фергюс. – И Анита вышла из магазина.

В машине на стоянке перед магазином Фергюс достал телефон и обнаружил сообщение от Боба Стерджеса, капитана их маленькой армии времен Гражданской войны. Боб написал: «У нас проблемы, позвони, когда сможешь». Фергюс перезвонил немедля, и выяснилось, что Анита отчасти права: они не останутся на ночь в парке. Но не из-за наркоманов, как говорила Анита, а по причине политических распрей в стране, слишком возбуждающе действующих на очень многих людей. В свое гражданско-военное объединение они уже перестали принимать солдат-южан, но никогда не знаешь, чего нужно опасаться. И к тому же их солдаты стареют. Таковы были доводы, что привел Боб Стерджес, объясняя, почему ночь в парке отменяется. Фергюс сперва испытал разочарование, а затем, выключив телефон, – облегчение. Они просто натянут палатки в субботу, и дело с концом.