Время шло. Пайки урезали.

Я вспоминал тех, умиравших от голода, с разбухшими животами и тонкими шеями. Будете смеяться, но я каждое утро измерял собственную шею. Она усыхала.

Не смеетесь. Спасибо. В этом и вправду нет ничего смешного. Раненых хоронили возле стены. Однажды я услышал разговор солдат, что, дескать, если выкопать тело, то… что? Каннибализм естественен в подобных условиях? Нет, доктор, ошибаетесь. Нет в поедании себе подобных ничего естественного! Мы – люди и должны оставаться людьми.

Началась цинга. Это язвы на губах и языке. Десны кровоточащие. И выпадающие зубы. Это кровавая рвота. Боли, как если бы тебя едят изнутри… бессилие. Страшнее всего именно это бессилие, когда любое твое действие изначально лишено смысла.

От этого сходят с ума.

Наш капонир вообразил себя скрипачом. Он выбрался на стену и целый день играл на скрипке, которую не видел никто, кроме него. Потом его все-таки застрелили.

Умирали дети. Женщины. Раненые. В этом вся правда, доктор… Думали мы о том, чтобы сдаться? Думали. Мы бы сдались, когда б нам предложили. Но видите ли, сипаи хотели нашей смерти.

Приходилось держаться.

Нет, я не плачу, доктор. Но смерть пролила немало слез в губернаторском дворце. А потом нас спасли. Сначала мы услышали выстрелы. При цинге слух обостряется многократно.

Щелк-щелк. Кто идет?

И пушки басом в ответ. Мы благословляли их голоса. Мы плакали и бросались обнимать друг друга… Славься, Британия!

Отряд Хавелока прорвался в Лакхнау, но лишь затем, чтобы застрять в губернаторском дворце. Но встречали мы его не как победителя, а как спасителя. У него была еда… нам не хватило бы ее надолго, однако уже семнадцатого ноября в Лакхнау прибыл сэр Колин Кэмпбелл. А с ним пехота, кавалерия и артиллерия, в том числе и тяжелые морские орудия.

Это был славный прорыв. Кэмпбелл прошел сквозь строй сипаев, как горячий нож проходит сквозь брусок масла. Однако и его храбрость, которой я, несмотря ни на что, восхищаюсь, оказалась бессильна перед численным превосходством.

Восстание пылало.

И нам пришлось отступить. Но мы вернулись в город, доктор.

Был март. В Англии у весны другой вкус. Сырой реки и тины. А тогда я не мог избавиться от металла на языке. Иногда – железо, но чаще кисловатая едкая медь.

Проблемы с печенью? Вполне возможно.

Вы когда-нибудь пробовали представить, каково это, возвращаться туда, где ты едва не умер? Нам дали возможность отомстить. Генерал Кэмпбелл так и сказал. Выстроил нас всех, сколько уцелело, солдат, офицеров, мальчишек из пажеского корпуса, которым срочно предоставили звания.

За героизм…

– Настал час возмездия! – Генерал сидел на белом жеребце. Говорили, что этот конь принадлежал прежде набобу, платившему мятежникам. Что с ним стало? Не знаю. На войне случается многое, доктор.

– Вы были преданы. Кем? Теми, кто именовал себя друзьями Британии! Вы были унижены. Кем? Теми, кто притворялся слабым. Они и сейчас слабы, но стая шакалов одолеет льва…

Он говорил и говорил, а я слышал лишь голос, который зажигал мою кровь ненавистью. И поверьте, ее было столько, что хватило искры.

О взятии Лакхнау говорят куда меньше, нежели о беспрецедентном мужестве гарнизона. Знаете почему? Потому как даже здесь понимают, что этот позор не смыть с британского флага.

Второго марта мы подошли к Лакхнау, третьего – переправились через канал и заняли парк Дилкуша. На следующий день генерал Френке соединился с главными силами, а против сипайских укреплений были установлены батареи. Два наплавных моста связали Гумти ниже города. И сэр Утрем со своей пехотной дивизией, всадниками и пушками переправился через реку. Он занял позицию на северо-восточном берегу, откуда мог обстреливать едва ли не весь город.

Наверное, они могли бежать, все эти люди, которые вовсе не были солдатами, но почему-то остались. Они защищали город как умели. Тогда-то я и получил стрелу в плечо.

Две недели артиллерия долбила стены. Конница шла против слонов. Чудовищные животные. Говорят, что в королевском зверинце имеется один такой. Сходите, поглядите. Видели? Он выглядел милым? Ну, крестьяне использовали слонов примерно как наши используют мулов. Только слон сильнее. А еще на его спину можно посадить пару стрелков. Слон идет на пехоту, и пехота отступает. Это не страх – разум. Кому охота попасть под ноги, каждая из которых способна раздавить человека… или попасть под бивни. Или под хобот. А сверху сыплются стрелы.

Страшно, согласен. Но куда страшнее видеть, как эти существа погибают.

Надо уметь стрелять. У Кэмпбелла были умельцы, славные охотники из тех, кому доводилось бывать в Африке. Прицел. Щелчок. Выстрел. И слон некоторое время движется, его тело слишком велико, чтобы умереть сразу. Но потом передние ноги подгибаются, а задние продолжают идти.

Последний штурм случился девятнадцатого марта. И мы прошли за линию обороны. Город открылся нам…

Вот эта женщина, которая лежит на столе с перерезанным горлом и вспоротым животом, ужасна лишь потому, что случилось подобное в Лондоне. Здесь ведь нет войны. А в Лакхнау была.

К счастью, я помню немногое.

От дыма было тошно. Горело то, что могло гореть. Крови опять же… лить ее просто. В руке – палаш. Видишь человека – бей. Не жалей. Тебя ведь не жалели.

Я очнулся в чужом доме. Как оказалось, две недели в нем провел. Те две недели, которые британская армия уничтожала Лакхнау. Из солдат мы превратились в мародеров. Месть? О да. И еще законная плата за причиненные страдания.

Но те две недели… меня считали убитым. Я сам ощущал себя мертвецом. Но тем удивительнее было встретить ее. У смерти черные глаза, доктор.

И слезы ее превращаются в камень.

Вот мой кошмар – я заставляю смерть плакать.

Плачущая смерть… нелепый образ, но из головы не идет. Абберлин говорил правду: под гипнозом не лгут. Он видел смерть. Или женщину, которая откупилась от него алмазами? Не идет из головы.

А я считаю дни после убийства.

Один. Два. Три.

Десять.

Двадцать.

Особенно плохо по ночам. Я вижу странные сны. Такой знакомый город. Строения с черными окнами. Улицы, мощенные булыжником. И грохот ломовой повозки. Я прижимаюсь к стене и сливаюсь со стеной.

Снова иду.

Людей нет. А мне нужен хоть кто-нибудь… например, она. Рыжие волосы, пламя на белых плечах. И сами плечи, испачканные веснушками. Платье… белое платье удивительной красоты.