– Тебе было стыдно?

– Д-да… я хотела. Не могла. Положила, думала, найдет. Случайно. И тогда останется отпустить. Он не любил ее. А Вера… она другого заслужила. Она понимала… всех понимала. Если будет девочка, то я Верой назову. Или Надеждой. Но верить лучше, чем просто надеяться, так?

– Не знаю. Расскажи.

– А я знаю. Вера все время болела… мы познакомились случайно… нет. Вру. Нас Полина познакомила.

Она объявилась рано утром и без приглашения. Постучала в дверь – звонок еще не работал – и, войдя, огляделась:

– Привет, сестричка. Рада? Нет? – Полина села на табурет и стянула сапоги, узкие, с длинными носами и длинными каблуками. – Я ненадолго. Дело есть. А ты переоденься…

Лера сменила халат на старый спортивный костюм, который обещала выбросить, но всякий раз останавливалась – жалко было почти целую вещь на помойку отправлять. Жалость мешала разобраться и с пожелтевшими полотенцами, латаными простынями и щербатыми кружками, которые Лера прятала в самый дальний шкафчик.

Она не станет такой, как бабушка, отец и Клава.

Ей просто жаль вещей.

Полина хозяйничала на кухне. Она резала батон толстыми ломтями, масло клала кусками. А сверху сразу и колбасу, и сыр. И чай заваривала не в чайнике, а сразу в чашках.

– Худенькая ты у меня. Слабенькая… – Полина пальцами сняла с лезвия сырную крошку и отправила в рот. – Повернись… У тебя шмотки старые остались? Ну да, можно не спрашивать. Надо, чтобы ты выглядела… ну так, как ты обычно и выглядишь. Она не потерпит кого-то более-менее симпатичного.

– Кто?

Лера сказала себе, что ни за какие деньги не станет ввязываться в очередную Полинкину авантюру.

– Вера… Вера-Верочка-Веруня.

Она была удручающе некрасива. И Лера, глянув в бледное лицо с выпученными глазами, с тонкими вялыми губами и мужским подбородком, оторопела.

– Я… я не думала… ваши работы.

Она забыла текст. Испугалась, что вот сейчас эта женщина догадается об обмане, станет кричать и вышвырнет Леру из своего роскошного дома. А потом и Полину… Полина не простит.

Она стоит в дверях, такая чужая в строгом сером платье. Гладко зачесанные волосы и очки в роговой оправе делают Полину старше, строже. А брошь-камея, скрепляющая кружевной воротничок, придает облику оттенок изысканный.

Брошь родом из той, другой квартиры.

– Мне хотелось бы взглянуть еще раз на ваши работы, – сказала Лера, взяв себя в руки. – Вы… вы, пожалуйста, извините… я сама… я вот немного рисую. Просто рисую. Карандашом.

– Углем. – А голос мягкий и тихий.

– Карандашом. У меня нет угля, – Лера виновато потупилась. Она смотрела на Верины руки с короткими ноготками под коркой лака, на широкие запястья, на рукава и мужские запонки… – Я была на выставке. Мне очень понравились ваши работы. Очень! В них есть… есть душа. Вот.

– Неправда. Полина, сделайте нам… ничего не делайте. Пойдите погуляйте куда-нибудь.

И Полина вышла.

– Мне она тоже не нравится, – Вера коснулась обмотанной шарфом шеи. – Не знаю, почему. Есть в ней что-то… змеиное.

И Лера робко кивнула: да, есть.

– Она тебя привела? Не лги.

– Да.

– Она думает, что мне нужно общение. С кем-нибудь. Может быть, права. Ты подойдешь. Оставайся. Ей не говори, что я знаю.

Страх отступил, и Лера увидела женщину, уставшую, больную, которая держалась из последних сил.

– Пошли, я покажу тебе мои последние работы. Ты любишь ящериц?

– Не очень.

В Вериной мастерской всегда горел камин и работала тепловая пушка. Там было душно, жарко, но Вера все равно мерзла и куталась в старую шаль. Со спины она сама походила на старуху, озябшую изнутри, с обындевевшей душой. Но увидев картины, Лера все поняла.

– Это неправда, что не все люди умеют любить. – Вера зажигала свечи, белые, стеариновые и желтые из натурального воска. – Просто любят они разное.

Лампы погасли. Запахло воском и дымом, совсем как в церкви.

– Мой отец любит власть. Ты не видела его. Но увидишь и поймешь – я права.

Черная ящерица на желтом камне. Полуприкрытые глаза и тонкие длинные пальцы, впившиеся в трещины. У ящерицы человеческое выражение лица.

– Ему нужно управлять кем-то. Но он добрый господин и заботится о своих подданных. Полина любит себя…

Желто-зеленая ящерица и осколки зеркал, что отражают ее и лишь ее.

– Ей хотелось бы, чтобы все тоже любили ее. Или хотя бы некоторые. А это дядя Кирилл. Он любит людей и свою жену.

Ящерица черно-белых тонов задумчиво грызла хвост.

– А она его – нет. Понимаешь, любовь – она одна, настоящая то есть. И если две или три, тогда что-то других вытеснит. Или заменит. Его жена любит… неважно. Смотри, вот я… похожа?

Синяя ящерка на дне пропасти. Стены вздымаются высоко, и неба на картине – узкая полоса. Ящерка почти и не видна, так, пятнышко, одно из многих.

– Я люблю рисовать.

– А я – деньги, – призналась Лера.

– Вы… вы не думайте, что мы стали друзьями. С Верой сложно дружить. Она такая… не как все. И Германа это злило. Он бы хотел сына, чтобы преемник и похвастать. Хоть как-нибудь. Хоть чем-нибудь. Лучше, если всем и сразу. Его сын был бы идеален, а Вере простительно, она ведь дочь. О ней заботиться надо. Всегда говорил, что ей делать и как. Она не спорила…

Лера говорила быстро и глядела на тарелку. Вилки-ложки, салфетки в посеребренных кольцах. Эклеры и корзинки со свежей клубникой, от которой ничем не пахло, и потому клубника казалась Саломее ненастоящей.

– Но мы понимали друг друга. Я и Вера. А потом в дом привели Андрюшку. Вроде бы случайно…

Знакомство в летнем парке. Цветут каштаны. Медвяный аромат витает в воздухе. Карусели скрипят. Дети смеются. Звенит колокольчик над холодильником с мороженым, и Вера останавливается.

– Тебе нельзя. – Лера чувствует себя неуютно.

Слишком много солнца. И жарко. Желтый сарафан не спасает от жары, но хочется снять и его. Вот подойти к фонтану, снять сарафан и нырнуть в воду, чтобы как рыбка.

– Ты будешь? – Вера по-прежнему мерзнет.

– Я?

Мороженого хотелось. Зверски. Чтобы в вафельном стаканчике, подтаивающее, сливочно-сладкое с легким кофейным привкусом.

– Нет. Тебе ведь нельзя.

Странный Верин взгляд, в котором выразительности не больше, чем в кинескопе старого телевизора.

– Если ты будешь делать только то, что можно мне, тебя не станет.

Вера развернулась и своим неторопливым шаркающим шагом направилась к каруселям. Звенящие лошадки. Гремящие слоны. Лодочки, что взлетают до самого неба… Мама водила Леру в парк и позволяла кататься на лодочках. А папа и бабушка говорили, что это – зряшные траты. И если уж Лере хочется покататься, то пусть идет на бесплатные качели, они ничем не хуже…