Казённая мебель, несмотря на массивность, совершенно безлико смотрелась в этом служебном помещении с выкрашенными в бежевый цвет стенами, нижняя половина которых была отделана коричневыми деревянными панелями. В центре стены висел над письменным столом портрет генсека Хрущёва, вывешенный здесь, очевидно, не так давно, факт чего выдавал сравнительно свежий слой краски, на добрые четверть метра отстоявший от хрущёвского портрета.

Ясно, что висевший тут до Хрущёва портрет Иосифа Виссарионовича занимал на стене гораздо большую площадь, успела подумать Шахри, пока секретарь обкома Идрисов откашливался, собираясь начать перед нею свою речь.

– Мы пригласили вас для того, чтобы сказать вам, что ваш муж, Алибеков Манап Абдурагимович, не был ни в чём виноват перед страной и народом. К сожалению, он был несправедливо осужден, но теперь, когда полностью установлена его невиновность, мы можем сказать вам, что он не был врагом народа, а был достойнейшим сыном Дагестана и… Коммунистической партии! Вот подтверждающий документ!

Произнеся с пафосом всю тираду, чиновник умолк в ожидании ответной реакции. Её не последовало.

Прямая и неподвижная, как изваяние, Шахри сидела напротив чиновника и застывшим взглядом смотрела сквозь него. Она смотрела назад, в своё далёкое прошлое, в котором она была так недолго счастлива и которое сменилось затем пожизненным вдовством.

А чиновник в свою очередь разглядывал эту высокую седовласую женщину в строгом чёрном платье без единого украшения и думал о том, что надо побыстрее закончить эту процедуру, потому как времени мало, а государственных дел, напротив, много.

Не дождавшись ответа, он откашлялся и провозгласил торжественно:

– Хочу вас заверить, что память о вашем муже навсегда сохранится в сердцах… в сердце нашего народа!

Он вздохнул с облегчением и снова замолчал. Присутствие этой женщины его тяготило, и он уже нетерпеливо ждал, чтобы она быстрее покинула его кабинет.

– До свидания! – сказала Шахри и направилась к двери, нервно сжимая в руках врученную ей чиновником бумажку, оповещавшую мир о том, что её Манап реабилитирован посмертно.

Итак, государство спешно отмывало грехи перед своими гражданами.

Не ограничившись бумажкой, оно продолжало проявлять великодушие, и в один прекрасный день предоставило жил площадь семье Алибекова Манапа. Красивый дом в три этажа, утопавший в молодой зелени недавно разведённого сквера, был первым многоэтажным зданием в маленьком Буйнакске, чьи дома были похожи один на другой и носили характер одноэтажных частных построек. Взволнованная Шахри переступила порог новенькой двухкомнатной квартиры, пропитанной свежим запахом извести и красок, и огляделась. Квартира была залита солнечным светом, а за окном приветливо шумела листва. Женщине подумалось, что в её жизни это первое принадлежащее ей жильё. Сначала она жила в доме Ибрагим-бека, затем в казённой государственной квартире, потом судьба привела их с сыном в семью Ансара и Айши, и лишь теперь, когда большая часть жизни уже прожита, ей предстоит жить у себя дома. Что ж, по крайней мере, она может быть спокойна, что её сыну есть куда привести невесту.

– Малика, давай скорее, мы можем опоздать!

Зумруд уже сняла свой белый врачебный халат и ждала теперь с гримасой нетерпения, пока Малика, сосредоточенно сдвинув брови, закончит дописывать историю болезни очередного пациента.

Малику и Зумруд объединяла не только общая профессия, но и близкая семейная дружба. Нередко после работы или по выходным дням они заглядывали друг к другу «на огонёк», и тогда их домашние вечера превращались в весёлые и озорные посиделки, где муж Зумруд Халил охотно брал на себя роль тамады, исполняя её с большим остроумием и блеском.

Уютная махачкалинская квартира Юсупа и Малики славилась гостеприимством своих хозяев точно так же, как некогда она радушно распахивала двери перед многочисленными гостями покойных родителей Юсупа, Магомеда Дибировича и Зинаиды Сергеевны.

Стихи, правда, сейчас почти не звучали, зато звучала музыка, и не смолкал гомон оживлённых голосов. Друзья и соседи, коллеги и приятели запросто и с удовольствием приходили в этот дом, где царила атмосфера радушия, уважения, любви и счастья.

Обожание, которым окружил Малику её муж, было предметом неистощимых шуток со стороны мужской половины друзей дома, равно как и беззлобной зависти со стороны женской половины, то и дело указывавшей своим мужьям:

– Вон, посмотри на Юсупа, как он носится со своей женой, не то, что ты!

– Слушай, Юсуп, не горское это дело – выставлять напоказ свои чувства! Прекрати-ка носиться со своей женой, а то моя меня уже заклевала! – говорили ему друзья, а он лишь улыбался счастливой улыбкой и обращал очередной восхищённый взгляд на Малику. И от этого его обожания молодая женщина ещё более расцвела, румянец на её щеках заалел ещё ярче, а большие изумрудные глаза излучали неподдельное счастье.

«Я счастлива! – говорила она себе. – У меня чудесный муж, любимая работа и… я счастлива!»

Марата она не вспоминала. Он остался в далёком прошлом, и, рассказав о нём мужу в начале семейной жизни, Малика задвинула эту историю в самый тёмный и необитаемый уголок своей памяти.

– Ну, всё-всё, хватит! – торопила её Зумруд. – Если прямо сейчас не выйдем, то не успеем к началу.

Когда они, запыхавшись, подошли к красивому и величественному зданию Дагестанской филармонии, Юсуп с Халилом уже ждали их у нижней ступеньки лестницы, то и дело поглядывая в нетерпении на часы.

– Эти женщины могут хоть когда-нибудь приходить вовремя? – осведомился Халил, возведя глаза вверх и обращая свой вопрос к воздуху.

– Как назло, сегодня было много больных, – принялась оправдываться Зумруд, но муж, подхватив её под локоть, уже увлёк за собою по лестнице, ведущей к входу в здание, со словами:

– Ни слова о больных! Хотя бы здесь подумай о здоровых, в частности, обо мне!

Малика и Юсуп, поднимаясь следом, обменялись друг с другом взглядом, сказавшим, что оба соскучились.

Юсуп заведовал хирургическим отделением в центральной больнице города и уже успел приобрести репутацию блестящего практического хирурга, не отказывая в помощи ни одному больному, тем более прибывшему с гор. Малика также работала врачом-терапевтом в одной махачкалинской больнице, и у супругов вошло в привычку вечерами за ужином с увлечением делиться впечатлениями о прошедшем дне.

Фойе быстро заполнялось людьми, пришедшими послушать произведения дагестанских классиков. Филармония была местом, куда охотно приезжали известные певцы и музыканты, на которых не менее охотно шла дагестанская публика. Культурная жизнь Махачкалы была оживлённой и активной, и люди, отработав день, спешили после службы вкусить удовольствие на концертах, в кино, в театре, куда они отправлялись целыми компаниями или семьями.