Паоли помотал головой.

— Я хотел услышать это от вас. Насколько я понимаю, вы — друг герцога де Со и маркиза де Коссара, а значит, вы говорите и от их имени. А они говорят от имени короля Франции. Правда, я не вполне понимаю, почему вы сюда поехали. То есть… я понимаю, зачем они вас послали. Но как вы согласились?

Я ответил, что все дело в броччио ди донна.

Паскаль Паоли сперва удивился, потом помрачнел — словно разочаровавшись во мне.

— Вы верите, что такой сыр существует? Что мы готовим его из молока наших женщин, прячем в пещерах и поедаем втайне от всех? — Но увидев мое лицо, он смягчился. — Элоиза говорит, вы хороший человек. Готовы постоять за свои убеждения. Один раз даже спасли ей жизнь. За это я готов простить вам нелепые причуды. Рассказывайте дальше. Что они мне сулят?

— Титул маркиза ди Бонафацио. Если этого мало — титул герцога Бастийского. А если и этого недостаточно — титул принца Корсиканского, со всеми правами французского принца некоролевских кровей.

— А моим людям? Что вы предложите им?

— Любые подобающие титулы. Несколько графов, чуть больше виконтов, а уж баронов сколько пожелаете. Вряд ли король станет возражать.

— И почему я должен принять его предложение?

— Потому что в противном случае вас ждет война. Король пришлет армию, и воевать вам придется уже с Францией. А это совсем не то, что воевать с Генуей.

— Может быть. — Паоли налил себе бокал вина, а затем, подумав, налил и мне. По его лицу я видел, что он глубоко задумался. — Вы ждете, что я приму предложение?

— Я? Или дипломатический представитель Франции?

— А есть разница?

— Конечно.

— Значит, мы друг друга не поняли. Я — Паскаль Паоли и президент Корсики, эти мои воплощения нераздельны. А вы… Ну хорошо, что думает дипломат?

— Вам стоит принять предложение Франции. Это единственный способ избежать войны. За присоединение вас ждет щедрая награда — и в том числе вас лично. Вы и ваши соратники станут знатными французами.

— Так, а что думаете вы?

— Вы откажетесь, — просто ответил я. — Знатные титулы вас не заманят, и вам совсем не хочется, чтобы Корсикой управлял Людовик, а ваши дети учили французский.

Он долго смотрел на меня и вдруг задал вопрос, который преследует меня по сей день.

— За что вы готовы умереть?

Я перечислил первое, что пришло на ум:

— За семью, детей, жену… — После некоторых размышлений я добавил в список и короля, хотя и не был вполне уверен, что готов пойти ради него на такие жертвы. Однако Паоли ждал от меня другого ответа. Он хотел знать, за какую идею я готов умереть. И я пришел к выводу, что у меня такой идеи нет. Встав, я поклонился — в знак того, что принял и понял его отказ, — и сообщил, что мне пора возвращаться в Кальви. Если повезет, я успею на корабль, который меня сюда доставил.

— Увы, не успеете.

— Он уже ушел?

Сеньор Паоли пожал плечами.

— Не знаю. Но я не могу отпустить вас так скоро. Мы должны хорошенько подготовиться. Чем дольше вы здесь пробудете, тем больше у нас времени. Через неделю они станут гадать, куда вы подевались. Через месяц пошлют человека на ваши поиски, и этот человек тоже пропадет без вести. Через два месяца они станут беспокоиться и наводить справки: ответы будут весьма туманны. Через четыре месяца… Через четыре месяца мы будем готовы к войне.

— Вы же гарантировали мне безопасность!

— Совершенно верно. Но я не обещал немедленно отпустить вас домой.

Поскольку я пишу эти строки, вы уже поняли, что я не умер на Корсике, хотя бывали дни, недели и месяцы, когда такой исход представлялся мне весьма вероятным. Сначала было затишье. Меня держали в деревенских домах, хорошо кормили и примерно раз в неделю перевозили на новое место — иногда по ночам, иногда средь бела дня. Так продолжалось до тех пор, пока осенью ко мне не явился сам Паскаль Паоли. Он сообщил, что его армия одержала великую победу в битве с маркизом де Шовеленом. К концу десятичасового сражения они ранили тысячу французов, убили шестьсот, а остальные шестьсот сдались, пополнив арсенал Паоли новыми пушками, мортирами и мушкетами, которых хватит на новую армию. Корсика свободна и будет свободна всегда.

Паскаль Паоли оказался прав. Оценив масштаб бедствия, наш славный Людовик XV решил, что остров не стоит новых потерь. Однако поражение настолько подмочило репутацию герцога де Шуазеля как министра иностранных дел, что тот уговорил короля отправить на Корсику новую армию. Шарлот был против, Жером заявил, что мысль о возможных потерях приводит его в ужас, но король оказался непреклонен, и Шуазель добился своего. В конце зимы французская армия высадилась на берегах Корсики, на сей раз возглавляемая Ноэлем, графом де Во.

Меня стали держать в домах попроще и часто перевозить с места на место, иногда каждый день, иногда через два на третий. Однажды я решил, что про меня все забыли, а пастушок, которому поручили носить мне черствый хлеб, от страха попросился ночевать со мной. Через неделю явились мои похитители. Они вышибли бы дух из бедного пастушка, но я солгал им: мальчик будто бы пригрозил, что взрослые отрежут мне ягодицы и повесят меня на собственных кишках, если я попытаюсь ударить его и сбежать.

Тем вечером пастушок в знак благодарности принес мне сыр. Сыр был твердый и плесневелый, но я не ел сыра уже три месяца, поэтому едва не заплакал от счастья. Зима выдалась суровая. Сквозь щели в стенах завывал ветер, лил ледяной дождь. Кормили меня скверно, похитители ходили хмурые и молчаливые. С приходом весны они немного повеселели, начали ловить кроликов и жарить на открытом огне мелких птиц, самых разных — жаворонков, дроздов, щевриц, древесниц и сорокопутов. А потом опять стало худо: похитители кидали на меня мрачные взгляды, и я догадался, что они вновь обсуждают мою судьбу. Они были молоды, некоторые — совсем мальчишки. Выходит, других Паоли послать уже не мог. Все силы были брошены на войну с моими соотечественниками.

К началу мая я присоединился к потрепанной колонне солдат. Быть может, они отступали. Или наступали.

По выражению их лиц, когда они сидели на корточках или прямо в грязи на деревенской площади, ничего нельзя было понять. У человека, который сторожил меня в тот день, был один здоровый глаз, а второй напоминал наполовину свернувшийся яичный белок. Яйцеглазый не разрешал мне покидать поле его зрения, называл меня «стариком» и грозился переломать ноги, если я попытаюсь сбежать.

— Сегодня мы идем, понял? Не останавливаясь.

— Далеко?

— Увидишь.

Я задал тот же вопрос солдату с осипшим голосом, который присоединился к нам милей позже и которому Яйцеглазый докладывался. Он ответил:

— Надо дойти до Понте-Нуово. Осталось миль двадцать пять, может, больше.