Лейтенант хлопнул моего мула, и мы тронулись в путь: сперва поднялись на вершину горы, затем спустились в маленький городок, приютившийся в долине. Воздух здесь был сладок и чист, стрекотали сверчки, и солдаты угостили меня водой с хлебом. Как ни странно, я очень радовался, что выжил.

Лейтенант передал меня майору, который лично сопроводил меня в дом графа де Во в Корте. Убедившись, что это и в самом деле я, граф отдал мне собственные апартаменты, нашел для меня пристойную одежду и приказал своему слуге побрить меня и постричь. Кроме того, я получил на время его парик и бессчетное число кувшинов с горячей водой: после мытья я уже мог составить ему компанию. Целую неделю за мной наблюдал врач, и я сидел на диете для инвалидов. Де Во тоже сказал, что они давно оплакали мою трагическую гибель, а слава обо мне прошла по всей Франции. Он был искренне рад, что они ошиблись.

Я поблагодарил его за теплые слова и спросил, когда отходит ближайший корабль. Если нужно, я приеду в Париж, повидаюсь с Жеромом, Шарлотом и всеми, кто захочет со мной встретиться, но первым делом я должен поехать домой. Меня ждут Манон и дети. Тигрис. При мысли о них на глазах у меня выступили слезы. Де Во все устроил, отправил во Францию вестников и попросил меня оказать ему услугу — заехать сначала в Кальви и посетить тюрьму для корсиканских пленников. Паскаля Паоли еще не поймали, как и его ближайших соратников. Возможно, они прячутся среди простых солдат, дожидаясь конца войны. Увидев мое удивленное лицо, граф заверил меня, что война окончена, но некоторым корсиканцам это еще не ясно, и восстановление порядка может занять несколько месяцев.

В последний вечер он хорошо меня накормил, и я пошел спать, по дороге ненадолго остановившись в коридоре, чтобы взглянуть на свое отражение в мутном, засиженном мухами зеркале. У меня было изможденное лицо со впалыми щеками, сгорбленные плечи и спина, а живот стал плоским, как у мальчишки. Таким худым я был, когда покидал академию. Щетина моя изрядно поседела. Наутро я забрался в экипаж и уехал в Кальви, где предоставил майору письмо от графа де Во. Тот отдал честь и сопроводил меня в тюрьму. Камеры были забиты битком и от них несло отчаянием. Всюду стояла стража: французские солдаты со штыками на мушкетах.

Я прошел сквозь три больших зала, забитых корсиканцами. Одни были ранены, другие покачивались от усталости, но все провожали меня лютым ненавидящим взглядом. В третьем зале я вдруг заметил чьи-то поразительно голубые глаза и стал невольно вглядываться в толпу.

— Кого-то узнали, милорд?

У Паоли отросли волосы и борода, на нем была потрепанная форма рядового. Раненный в ногу, он опирался на костыль и на еще одного солдата — Армана дю Плесси. Не подумав, я стал искать взглядом Элоизу и лишь потом сообразил, что женщин здесь быть не может.

— Нет. Просто сходство.

Майор расстроенно кивнул.

— Что с ними будет? — спросил я.

Он с недовольством посмотрел на пленных.

— Скоро выйдут на свободу. Только перепишем имена. Офицеров освободим условно, хотя их тут мало: почти все сбежали.

Майор достал из кармана часы и сообщил, что корабль «Леопард» отплывает через три часа: я могу сперва поужинать с ним либо сразу отправиться на причал. Я сослался на усталость и поспешил к кораблю.

В последние минуты перед отплытием на набережной появился мальчишка и попросил встречи со мной. Капитан выругал его и пообещал поколотить, если тот вздумал напрасно меня беспокоить.

— Вы француз?

Я попытался улыбнуться, хотя мечтал только о своей койке.

— Я — Жан-Мари, маркиз д’Ому.

Он кивнул, словно услышав требуемое, и протянул мне небольшой сверток. Я не сразу принял его, и мальчишка настойчиво поднял сверток выше. Стоило мне его взять, как он пустился наутек и тут же скрылся в толпе.

— Все хорошо, милорд? — спросил капитан.

— Да-да, не беспокойтесь.

Я отправился в свою каюту: сердце бешено колотилось, по пальцам текла липкая жидкость. Наконец узлы на верхней замызганной тряпке поддались: внутри оказался чистый муслиновый лоскут, а под ним — сырная голова размером с кулак. Отковырнув ногтем небольшой кусочек, я положил его в рот. Сыр был сливочный, с легким привкусом тимьяна и едва уловимой лимонной ноткой. Я вспомнил слова Элоизы о том, что девушек, дающих молоко, кормят самой лучшей едой. Я позволил себе съесть еще один кусок, после чего завернул сыр в муслиновый лоскут и бросил в кувшин с водой.

Корсика вернула мне утраченное любопытство и укрепила мой дух — не так, как воздух делает хлеб черствым, но как огонь и вода закаляют сталь. Много лет спустя, когда я уже забыл лицо Паскаля Паоли, мысль о той поре мгновенно заставляла меня ощутить мучительный голод и почувствовать аромат диких трав в знойном воздухе. Корсика преподала мне и другой урок, весьма неожиданный: очевидно, я не так уж безнадежно привык к теплу и сытости. В деревенских домах, руинах и пещерах я цеплялся за жизнь со свирепостью, которой гордилась бы Тигрис.

В той тюрьме я видел сеньора Паоли, иначе и быть не может. Однако он в каком-то смысле обошелся со мной справедливо, сохранил мне жизнь. Больше того, ко мне вернулась былая страсть к пище. Его прощальный подарок — головка броччио ди донна, — оказался как нельзя более кстати. Первое поистине необычное угощение за десять лет. У сыра был особый, удивительный аромат. Лишь много позже я осознал, что в тот день попробовал на вкус новые идеи.

Броччио ди донна

Взять две пинты молочной сыворотки, приготовленной из равных частей овечьего и грудного молока, подогреть на равномерном огне в керамическом горшке до температуры тела. (Сколько раз я ни пробовал приготовить броччио ди донна из одного только грудного молока, ничего хорошего у меня не получалось.) Добавить три чайные ложки соли, две трети пинты свежего грудного молока, две трети пинты свежего овечьего молока. Снова нагреть, не доводя до кипения и не позволяя молоку приставать к стенкам кастрюли. Охладить смесь до комнатной температуры. Снять с поверхности сыворотки сыр и процедить сквозь муслиновый лоскут. Получившаяся масса должна быть цвета слоновой кости. Вкус сливочный, насыщенный, почти шелковистый.

Простой броччио ди донна

Подогреть, не доводя до кипения, смесь из двух пинт грудного и двух пинт овечьего молока, добавить бокал хорошего шампанского уксуса (или полстакана свежего лимонного сока) и охладить все до комнатной температуры. Процедить смесь сквозь муслиновый лоскут и посолить створоженный остаток. Съесть в течение дня. Вкус сливочный и насыщенный, но не такой изысканный, как у сыра, приготовленного по первому рецепту.

Я вернулся домой и сразу попал в крепкие объятья сына, который в двенадцать лет уже считал себя слишком взрослым для подобных нежностей. Моя пятнадцатилетняя дочь лишь присела в реверансе. Элен стала так похожа на мать, что я невольно поклонился в ответ. Тигрис в течение двух дней отказывалась меня признавать, а потом целый месяц не отходила от меня ни на шаг и даже спала на пороге нашей комнаты — когда Манон запрещала ей ложиться в изножье кровати.