и по всей долине с неба, словно снежные хлопья, полетели многочисленные бело-розовые лепестки. Их было так много, что мне на мгновение привиделось раннее наступление зимы. Лепестки полетели разом, взявшись ниоткуда, точно кто-то невидимый разбрасывал их над нами щедрой рукой. Они опускались на траву, выстилая ее воздушным кружевом, падали на верхушки камней и, без труда сметаемые легкими порывами ветра, невесомо уносились дальше. Несколько нежно-розовых лепестков, мелькнув в воздухе трепещущими крыльями бабочки, коснулись моего лица и легли на палас.

— Это на холмах цветет сакура, — серьезным спокойным тоном произнес Синтах. Привстав на носки, он старательно всматривался в белую даль.

— Красиво, — откликнулся я, по-настоящему завороженный происходящим вокруг. Я впервые наблюдал цветение вишневых деревьев, такое обилие падающих с неба цветов. Эта картина наполнила мое сердце умиротворением и восторгом. Я подтянул для удобства к груди согнутые колени и положил на них руки. — А откуда здесь взялась сакура? Разве мы в Японии?

Лонг промолчал, продолжая тревожно вглядываться в подернутое ажурной пеленой пространство, потом нагнулся ко мне и, склонив голову набок, вкрадчиво спросил:

— Ты разве забыл, что это место подобно зеркалу? Зеркалу души. Долина является отражением твоих мыслей и чувств. Ты пытаешься логикой разума повлиять на свое сердце, не понимая, что таким образом можешь изменить его и потерять себя, — он впился в меня глазами, и два раза, точно птица, склонил голову сперва в одну сторону, а затем в другую. Его грудной скрипучий голос звучал в моих ушах подобно голосу коротковолнового радиоэфира. — Сейчас ты увидишь, как твоя душа преображается и во что может в скором времени превратиться. Если, конечно, не остановишься…

Синтах умолк, ухватившись за мое лицо пронзительным взглядом.

— Некоторые из вас, я имею в виду людей, считают, что Смерть похожа на опадающие лепестки сакуры, — продолжил он через короткое время. — Смерть теперь уже очень близко, и она обязательно проявит себя. Разве ты не видишь на этих склонах цветущую сакуру?! — грозно вскричал лонг и, резко выбросив руку в сторону, указал на едва различимую за стеной белого кружева гряду холмов. Его смоляные, агатовые зрачки продолжали неприятно буравить мое лицо. — Скоро она вся облетит!

Я молчал, оставаясь неподвижным. Я оцепенел и не мог отвести от Синтаха глаз — он, словно магнитом, удерживал их своим взглядом. Мне стало не по себе, и я поспешно прикрыл веки, продолжая прислушиваться к происходящему вокруг. «Он смотрит на мир тысячью лиц», — угасающим эхом раздался в моих ушах старческий голос лонга. После этого все смолкло. Через минуту я снова открыл глаза и обнаружил, что необычного мальчика уже нет рядом со мной, он бесследно исчез в сказочном хороводе вишневого цвета.

Внезапно теплый ветер сменился на сквозной, с ледяными порывами. Небо на глазах поменяло окраску — стало гнетущим, иссиня-черным. По нему заходили тяжелые свинцовые сгустки. В долине вдруг настолько резко похолодало, что при дыхании изо рта начал идти пар. Моментально продрогнув, я обхватил бока руками и, поднявшись на ноги, в изумлении осмотрелся вокруг.

Местность преобразилась существенно. Теперь она выглядела унылым безжизненным краем. Трава увяла и торчала из мерзлой земли бурыми жухлыми кустиками. Голые деревья на холмах клонились под порывами ветра, раскинув в стороны худые когтистые ветви. Вместо гладких нежных цветов с неба сыпался мелкий колючий снег. Долина наполнилась тоскливым, опустошающим ощущением безвозвратности…

Не понимая, что происходит, я несколько минут стоял, опершись на камень, затем, сжавшись в комок, примостился за ним, стараясь спрятаться от злого острого ветра. Мне хотелось укрыться ковром, но я не решался стряхнуть с него пиктограмму, угадывая связь между выложенным из спичек узором и тем, что происходило вокруг. Кожа от холода съежилась и покрылась мурашками, тело судорожно било в ознобе. Пальцы рук и ног закоченели. Я обхватил ладонями озябшие ступни и, выдыхая воздух за ворот рубахи, попытался хоть как-то сохранить уходившее из-под одежды тепло.

Обрушившаяся на землю зима безжалостно сковала морозом еще не так давно зеленевшие холмы и долину. Снег продолжал беспрестанно идти и уже тонким слоем лежал везде. Он запорошил палас с пиктограммой, мои волосы, плечи, и, попадая на лицо, медленно таял на онемевшей коже. Я подобрал под себя ноги и, сгорбившись, лихорадочно, что было сил, дышал в окончательно одеревенелые кисти.

Внезапно у меня перехватило дыхание, я отчетливо ощутил чье-то темное, пугающее присутствие рядом и содрогнулся от еще большего холода. Я чувствовал, что некто стоит подле меня, безмолвно наблюдает и изучает. Этот некто был словно разборчивый покупатель на рынке, придирчиво оценивающий несмышленого щенка в плетеной корзине. Его взгляд пронзал меня насквозь, заставляя душу сжиматься от инстинктивного, неконтролируемого животного ужаса. Этот страх вдавливал меня в землю, унижал, лишал человеческого достоинства. Он принуждал ни о чем не думать, а лишь подчиниться, отступить и надеяться на снисходительную милость. Я противостоял этому страху, как только мог, сколько было сил. «Бояться нельзя, нет, нельзя, ни в коем случае!» — упорно твердил я себе. Я схватился за эту мысль, как за единственную возможность спасения и, сосредоточенно выдыхая в ладони, едва сдерживался, чтобы не поднять головы и не посмотреть на нависшую надо мной громадную тень.

Этот некто обладал огромной, как бездонная пропасть, черной расчетливой силой. Одновременно устрашающей, требующей поклонения, и, вместе с тем, сладко влекущей. Эта сила пугала и притягивала, как пугает и притягивает к себе крутой обрыв. Как манит и пугает страшная тайна, познав которую, ты становишься частью ее. Кто-то, властный и могущественный, находился на границе моего зрения. Я видел край его мрачной фигуры, я слышал, как ветер с шумом развевает его одежды. Я чувствовал его все возрастающее нетерпение…

Холод пробрался в каждую клеточку моего организма. Я закоченел до крайности, и мне уже не хватало сил выносить лютую стужу. Тело сотрясала сильная, конвульсивная дрожь, пальцы на руках и ногах постепенно становились чужими. «Еще немного, — мелькнуло у меня в голове уже несколько отстраненно, — и я сдамся, перестану слышать мороз и навсегда сольюсь с обледенелой пустыней». Мне оставалось или поднять лицо и, подчинившись, сдаться — посмотреть на того, кто в требовательном ожидании стоял сейчас передо мной, — либо замерзнуть, что воспринималось моим сознанием равнозначно.

Неожиданное, отчетливое понимание этой мысли вызвало в моей душе столь сильный протест, что я, не чувствуя больше сковывающего волю животного ужаса, полный решимости, рванул из-под себя палас. Я с облегчением стряхнул с него пиктограмму и, ни секунды не сомневаясь, с головой укрылся под плотной грубой тканью, так, как в детстве укрывался под одеялом…

Мгновенно все звуки стихли. В образовавшейся